Осудив в «Военном летчике» тоталитарное искоренение всякого инакомыслия и утверждая там же, что задача религии, а следовательно, и философии – не крушить, но преобразовывать, Сент-Экзюпери чувствовал необходимость повидаться с Маритеном, которого он не раз встречал раньше, и предпринять попытку добиться публичного примирения. Маритен принял предложение, но, опасаясь негативной реакции со стороны членов движения «Франция навеки», которые не смогли бы простить ему его встречу со столь отъявленным «петенистом», он настоял на конфиденциальности их встречи.
Тайную встречу устроили недалеко от фруктового рынка, в небольшой французской типографии на Гринвич-стрит, принадлежавшей Мишелю Роберу. Дебаты продолжались далеко за полночь, но не привели к сближению позиций сторон. Маритен из-за отсутствия лучшей кандидатуры доверился Де Голлю, и его отношение к лидеру основывалось (как, впрочем, и у многих других) на слепой вере, которую невозможно поколебать доводами рассудка.
«Больше всего его разъединяло со «Свободной Францией», – писал Мишель Робер о Сент-Экзюпери, – нежелание воспринимать военные действия с чисто стратегической точки зрения. Сент-Экс смотрел на войну с точки зрения гуманиста. Когда, например, бомбили базу подводных лодок в Лориенте, писателя мучил только один вопрос: сколько французов и француженок погибли при налете бомбардировщиков? Его волновало одно: смогут ли наши люди пережить все эти лишения и разрушения? За исключением Симоны Вейль, чуть не уморившей себя голодом из желания разделить участь своих соотечественников (я всего лишь предпочитаю есть то, что могут себе позволить французы), я никогда не встречал никого, кто испытывал бы большее и такое почти физическое сочувствие к людским страданиям».
Это чувство нашло яркое и проникновенное выражение в последнем из трех произведений, написанных Сент-Экзюпери в период его пребывания в Соединенных Штатах. Подобно «Маленькому принцу», «Письмо заложнику» появилось совершенно случайно, и действительно по несчастливой случайности. Первоначально эта работа не предназначалась для отдельной публикации, а писалась в качестве предисловия для книги, которую его друг Леон Верт создавал об оккупированной Франции. Они переписывались по этому поводу, и Верту тайно удалось переправлять написанное до того, как немцы ликвидировали неоккупированную зону как раз в момент высадки американцев в Северной Африке. Когда тексты Верта наконец достигли Нью-Йорка, получателя потрясла непримиримость автора, почти совсем как у голлистов. Его же предисловие было задумано иначе и требовало более поэтического развития, свои идеи Сент-Экс излагал в «Нью-Йорк таймc», и, поскольку он зашел слишком далеко в этом направлении, его не пришлось долго убеждать передать свое небольшое эссе Жаку Шифрину и Роберу Танжеру, начавших выпуск серии «Книги Брентано», для обеспечения авторов-эмигрантов столь необходимыми им в тот момент гонорарами. Шифрин, еще помогавший Жиду запустить серию «Плеяда», книг французских классиков для издательства Голлимара, был, естественно, знаком с Сент-Эксом, ну а Танжер, до того как обратился к литературе, вел перед войной дела Консуэлы в качестве адвоката. И Консуэлу, и Антуана часто приглашали в загородный дом Танжера в штате Коннектикут, где Сент-Экс, как всегда любопытный ко всему происходящему вокруг, развлекал собравшихся спиритическими сеансами, на которых стол на трех ногах поднимался от пола и совершал поворот в воздухе.