Антуан де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой

Вид из окон на Ист-Ривер рождал в Сент-Экзюпери предвкушение того моря, которое ему вскоре предстояло пересечь, и их новое жилище дало ему представление об Ист-Сайде Манхэттена – районе, прежде никогда должным образом не исследованном им. Однажды Мишель Робер сопровождал его на прогулке вдоль по набережной до самого Боуэри. Случайная запись в записных книжках Сент-Экса передает сильное раздражение, испытываемое им при столкновении с американской культурой. («Жуткие американские деловые люди. Невыносимые продавцы и покупатели безобразных вещей. Эти толпы больше не украшены платками». На эти строчки проливает свет другая запись: «Америку следует удобрить общей идеей, способной создать религиозное движение».) Но в этот конкретный день увиденное заставило его открыть рот от изумления. На уровне Четырнадцатой улицы Сент-Экс с удивлением увидел вывеску: «Рабочий храм». Далее вывеска гласила: «33 религии вместе под одной крышей», причем цифра «32» была перечеркнута и исправлена на «33». Его потрясла эта изумительная демонстрация того, что сегодня стало называться «вселенским духом». И какой контраст с той сектантской мелочностью, которая превратила французскую колонию в корзину пятящихся назад крабов! И он продолжал удивляться, наблюдая, как в бедности Боуэри странным образом уживались без особых трений или очевидного проявления враждебности общины поляков, евреев, венгров и украинцев. «Если бы в Европе, – заметил он, обращаясь к Роберу, – роскошный автомобиль случайно появился в подобном месте, вы увидели бы зависть, если не ненависть на лице каждого встречного. Но здесь люди говорят: «У меня такого нет, но у моего сына будет».

Последние дни в Нью-Йорке Сент-Экзюпери потратил на суетливые поиски форменной одежды. Он приехал в Америку как штатский, но уезжал уже как повторно призванный на службу офицер. Ни один из армейских или морских магазинов, которые он посетил, не смог обеспечить его нужными вещами, особенно учитывая ограниченный запас времени. Нельзя было успеть изготовить форму на заказ. А его-то стало совсем не хватать, и Сент-Экс начал уже волноваться, но тут один из его приятелей нашел решение: единственным, кто мог ему помочь, оказался портной, готовивший костюмы для «Метрополитен-опера». Сент-Экзюпери заторопился по указанному адресу, и действительно, у портного нашлось что предложить ему: из своих запасников он извлек на свет темно-синий мундир достаточно большого размера для массивной фигуры своего клиента. На медных пуговицах отсутствовал символ воздушных сил Франции, и золотые эполеты на первый взгляд делали Сент-Экса похожим, скорее, на главного швейцара в отеле континентального курорта, чем на недавно повторно мобилизованного летчика. Но времени на придирки уже не оставалось, и, тут же заплатив наличными, Антуан убежал с этим пышным мундиром.

Здесь у него отсутствовали корни, он так и не стал ньюйоркцем, не приобрел слишком много друзей за пределами французской колонии. Но теперь, когда пришло время покинуть Манхэттен, он почти с грустью готовился попрощаться с землей, предложившей ему убежище в изгнании. Это означало прощание с хорошими друзьями – такими, как Морис Метерлинк, драматург, и Эдгар Варез, композитор, сочинявший «бетонную» музыку, в небольшом кирпичном домике которого на Салливан-стрит Антуан был представлен Уильяму Карлосу Уильямсу и У.Х. Одену. И прежде всего, предстояло прощаться с Консуэлой, а как сможет жить его Роза теперь без него?

Приближалось 10 апреля, когда он наконец получил проездные документы на союзническое транспортное судно, пересекающее Атлантику. Он пребывал в состоянии такого лихорадочного волнения, что накануне своего отъезда не отпускал от себя Дени де Ружмона вплоть до пяти часов утра. Они говорили и спорили обо всем на свете. Двигало ли им некоторое странное предчувствие, что он никогда не сможет увидеться с ним снова? Ружмона в любом случае в очередной раз поразили комментарии писателя по поводу его «посмертного творения», казалось подразумевавшие тягу к смерти. «Позже, когда ты прочтешь это, – говорил он о «Цитадели», и его слова значили – после моей смерти».

Когда через несколько часов Ружмон вернулся попрощаться с ним окончательно, он нашел своего друга Антуана позирующим фотографу в мундире, приобретенном у «Метрополитен-опера». Пьер Лазарев появился почти сразу же после него, и Ружмон не удержался и произнес с легкой иронией: «Надо же, ты напоминаешь свои фотографии!» Он тут же пожалел о сказанном, поскольку замечание прозвучало для его друга Тонио совсем не весело. После почти бессонной ночи нервы у Сент-Экса были на пределе, и его явно беспокоила предстоящая театральная сцена с участием Консуэлы, когда наступит время для прощания.