Антуан де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой

Сам я погружен в эту войну настолько глубоко, насколько это возможно. Я, что и говорить, настоятель всех военных пилотов мира… На днях один из моих двигателей развалился на десяти тысячах метров, над Аннеси, в тот час, когда… мне исполнилось сорок четыре года! В то время как я выгребал домой через Альпы на скорости черепахи и при полном милосердии люфтваффе, я тихо смеялся от мысли о суперпатриотах, запрещающих мои книги на севере Африки. Как комично!

Я испытал все с момента возвращения в эскадрилью (это возвращение – чудо). Я испытал отказ двигателя, слабость из-за перебоев в подаче кислорода, преследование истребителей и даже огонь в середине полета. Я исполняю свой долг. И не думаю о своей скаредности, я ощущаю себя столь же полезным, как и плотник. В этом – мое единственное удовлетворение. И это, и блуждание в течение других часов в полном одиночестве в одиноком самолете, когда фотографирую Францию. Как странно!

Здесь каждый далек от ненависти, но, несмотря на доброту эскадрильи, я страдаю от некоего человеческого обнищания. Мне не с кем поговорить о чем-нибудь серьезном. Вокруг меня все время люди, но какое духовное одиночество!

Если я буду убит, то не стану сожалеть абсолютно ни о чем. Будущее термитника ужасает меня, и я ненавижу их достойную работу. Я был рожден, чтобы стать садовником».

Другое письмо, адресованное другу в Лондоне, ярче высвечивает обиды Сент-Экса на «суперпатриотов» в Алжире. «Я снова встретился с моим «лайтнингом». Это чудо – в сорок четыре вести самый быстрый одноместный самолет в мире. Я провожу по пять часов один в одиноком самолете на десяти тысячах метров высоты. Это также не предусмотрено системой. И в то время как я блуждаю по Франции, я остаюсь в карантине, а мои книги под запретом на севере Африки…

У меня трудная работа. Уже четырежды я был на грани смерти. Но это – вопрос головокружительного безразличия ко мне…

Ненависть, дерьмо и фабрику клеветы они называют освобождением… Для которого во мне не видят пользы. Я подвергнут самой простой и самой чистой из военных опасностей. Абсолютно чистой. На днях я был атакован истребителями, и мне повезло улизнуть. Я посчитал это просто везением. Не из чувства спортивного или воинственного азарта, которого у меня нет. А потому, что я ничего не понимаю, абсолютно ничего, только суть вопроса. Их фразы вызывают у меня отвращение. Их помпезность пробуждает во мне ненависть. Их позор рождает у меня брезгливость. Их полемика будит во мне гадливость, и я не вижу в них достоинства…

Реальная честь состоит в спасении духовного наследия Франции. Она – моя страна… Не я. Я – частичка страны. Бедная страна…»

30 июля, на следующий день после отправки этих двух писем, распогодилось достаточно, чтобы позволить Гавуалю вылететь на задание по аэрофотосъемке Альп. Вынужденный прервать свою «пашню» из-за облаков, скопившихся на месте съемки, он развернулся и направился домой. Над Средиземноморьем его догнал другой «лайтнинг», под управлением Юджина Мередита – американского приятеля Антуана из 23-й фоторазведэскадрильи, который возвращался с аналогичного задания из района реки Дюранс к северу от Марселя. Они летели рядом какое-то время, а затем Мередит покачал ему крыльями и помахал Гавуалю, указав, что он уходит вперед. Гавуаль, страдавший от старых переломов, очень чувствительных к смене высоты, а в тот день страдавший от болей, позволил ему уйти, предпочитая более мягкий спуск. Мгновением позже он услышал ужасный сигнал SOS от Мередита и крик: «Меня накрыли… Я ухожу!» (жаргонное выражение летчиков, означающее: «Я падаю в море»). Это все случилось настолько быстро, что Гавуаль даже не видел немецкий истребитель, заваливший его товарища. Командир «Аш» был сам на волосок от смерти.