Антуан де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой

Квартира Соссина располагалась в величественном особняке на улице Сен-Гийом, номер 16, известном больше как отель «Креки», по проживавшей здесь в XVIII веке маркизы, любившей острословие. Это был один из тех роскошных домов, которых так много в квартале Сен-Жермен, с большим внешним двором впереди и великолепными парадными воротами. По традиции литературно образованная публика выделяет веселую маркизу, поскольку в этом доме жили Ламартин и Эрнест Ренан, философ и историк. Марсель Пруст часто появлялся в гостиных этого дома и в саду, так же как его друг Рейнальдо Хан, чья задумчивая манера перебирать клавиши рояля в салоне могла приводить Пруста в восторженное состояние духа, свойственное эпохе короля Эдуарда. Граф Анри де Соссин был композитором-любителем, чьи музыкальные вечера высоко ценились такими искусными мастерами, как Равель, Пуленк и Габриэль Форе. В гостиной существовала даже специальная лоджия, куда вела внутренняя лестница, за балюстрадой которой гости могли влюбленными глазами следить за пианистами и певцами в свои перламутровые лорнеты. В процессе викторианской «модернизации», предпринятой, чтобы заставить музы совсем уж чувствовать себя как дома, старинные деревянные панели времен Людовика XVI почти исчезли за завитушками и рюшками занавесок и множеством китайских ширм, оживляемых птицами и цветами. Стены сочились водопадами парнасской живописи, углы заполнялись цветистым нагромождением полированных столиков, диваны еле различались в тусклом свете, отбрасываемом лампами, утопавшими в рюшах абажуров. Короче, каждый заставленный чем-нибудь дюйм пространства служил своего рода прибежищем, которое Робер де Монтескью (прототип барона Шарлуса Марселя Пруста) и другие судьи элегантности конца века могли томно и лениво одобрить. Нагота считалась в ту пору одним из особенно тщательно оберегаемых достоинств. Ее надлежало тщательно укрывать на пляже или в ином месте, и даже потолок следовало закрывать необъятным гобеленом, в чьи пышные средневековые глубины парящий слушатель мог легко погружаться, слушая Шумана, испытывая в дальнейшем лишь резкую судорожную боль в шее. Венчающим штрихом служила люстра, подвешенная на цепи на алебарде, торчащей из стены, как если бы ее держал железной хваткой невидимый страж Ватикана (будь она закреплена по центру потолка, пришлось бы испортить ножницами великолепное убранство самого потолка).

У Бертрана де Соссина, последнего из пяти детей, было четыре сестры, из которых лишь старшая, Бланш, помнила то довоенное время, когда Пруст часто посещал их дом. Но его призрак, не говоря уже о его друзьях, все еще частенько витал там. Самая младшая из сестер, Рене, на год или два старше Антуана, похоже, виртуозно владела скрипкой и часто выступала на званых музыкальных вечерах, которые ее отец по-прежнему любил устраивать. На одном из таких вечеров (а случилось это приблизительно в то время, когда Сент-Экзюпери познакомился с этой семьей) образовалось трио исполнителей, причем на фортепьяно играл Ивонн Лефебюр, а Луи Фурнье вторил Рене на скрипке. Некая мадам Шаландон из Лиона должна была петь что-то из произведений Равеля, и зрелый стареющий маэстро любезно вызвался подготовить ее к выступлению. Поскольку Равель тогда жил в Монтфорт л'Амари, приблизительно в двадцати милях к западу от Парижа, концерт назначили не на пять часов, как обычно, а на более раннее время, чтобы дать композитору возможность добраться до дому на поезде в тот же самый вечер. Не успел концерт завершиться, как наступил драматический момент: двери открылись, и, проскользнув мимо дворецкого, в зале появилась графиня Грефюль – перья, вуаль, взмах перчаток, – «выход на сцену», который Рене Соссин вспоминает как «совсем по Прусту». Равель сидел в первом ряду, беседуя с Анри де Соссином. Тот подскочил с заметным волнением:

– Как грустно, мадам! Концерт только что завершился.

– О, музыка меня мало волнует, – ответила пожилая гранд-дама, протягивая ему свою костлявую руку для поцелуя. – Я приехала ради вас, дорогой граф.

Вопреки ее идиллическому портрету, воссозданному Прустом в образе герцогини Германт, графиня Грефюль еще раз продемонстрировала настоящий талант высказываться совершенно невпопад. Равель был крайне удивлен ее последующими излияниями:

– Дорогой мэтр! Я понятия не имела, что вы здесь!

И инцидент стал любимой историей, рассказываемой в кругу друзей Соссинов.