Ап (СИ)

   - Нет, нет, это другая крыша. - я припоминаю о чем говорит Лапочка, но сейчас не время и не место вспоминать об этом. Лапочка смотрит мне в глаза, прикусывает губу, ее белоснежные зубы впиваются в плоть, она как-то по особенному поворачивает голову и ее рука скользит по бедрам и я сперва поддаюсь этому движению, прикипев взглядом к ее рукам, к ее губам и к тому, как Женька подается вперед, в поиске Лапочкиных губ... Но тут вдруг я понимаю, что эта сцена донельзя фальшива. Да, Лапочка любит секс. И она обожает Женьку. И Женька любит Лапочку и потрахаться. И я не против. Но сейчас это не к месту. Сейчас происходит что-то неправильное, словно бы все находящиеся в комнате находятся под гипнозом, словно бы что-то должно произойти и это сейчас произойдет. Неминуемо. Я гляжу, как Ярослава Рубинштейн, дочь еврейских эмигрантов, расстегивает свою блузку, как ее руки ласкают Лапочкину грудь и понимаю, что это все фарс. Игра. Пьеса.

   - Стоп. Хватит. Прекратите! - говорю я, и все замирают на своих местах. Это по своему красиво, понимаю я, словно момент, вырванный из жизни девушек, снимающихся для глянцевых журналов - ведь этим девушкам нечего делать, как только раздеваться, одеваться, принимать душ вместе и устаивать бои подушками, совершенно нагишом, и конечно же, падать на кровать вместе с подружками, разгоряченными, сжимая в руках эти самые подушки и хохоча от щекотки и этого опьяняющего чувства молодости. И сейчас эти девушки замерли в своей скульптурной композиции, замерли, потому что я так сказал. Незнакомое чувство вдруг пронзило меня пониманием. Я могу. Конечно, это важно - узнать, что тут происходит, важно узнать кто такой Старец и как с ним можно бороться, как избавить человечество от этого рабовладельца и маньяка, но ведь жизнь так коротка, а здесь и сейчас я могу все. Я могу приказать. Все может продолжаться так, как начиналось, ведь оно здорово начиналось, да? Я смотрю на Винниту-Ярославу, она успел сбросить с себя блузку и замерла, сражаясь за свободу со своим бюстгальтером. Бюстгальтер черно-красный, вызывающе кружевной и едва прикрывающий ее прелести. Я представляю, что именно находится внутри этих черно-красных кружевных чашечек и у меня твердеет в паху. Какого черта, говорит голос внутри меня, она же сама этого хочет, ты же видишь, кто ты такой, чтобы отказывать женщине в ее желаниях, прими это, устроим оргию здесь и сейчас, хорошенько накажем ее, как она и хотела, она же хотела этого! Да, возразила мне холодная жаба, сидящая у меня на душе, но она хотела этого как Винниту, фейдакиня Старца, как Танечка, знакомая Женьки, или все же как Ярослава Рубинштейн, дочь еврейских эмигрантов из Парижа, видевшая как нацисты прошли парадом под Триумфальной Аркой?

   Однажды, мы вместе с Динарой решили поиграть в изнасилование большим и грубым маньяком. Я повалил ее на кровать, срывая одежду и жадно целуя, сжимая в руках ее плоть, и тут, между жалобными стонами и "нет, не надо, пожалуйста, нет, только не это" - она говорит, совершенно обыденным голосом, таким, каким обычно говорят на улице, незнакомым людям что-то вроде "Извините, вы не подскажете как пройти туда-то?", или "Мужчина, вы перчатки уронили.", таким вот голосом она сказала - "Только в глаза не целуй, у меня косметика размажется."