Апофеоз

Мы подходим к железной двери. Белым мелком кто-то вывел на углу крест. Я смотрю на сморщенное старческое тело и понимаю, что это сделала она. Бабка достаёт из кармана связку ключей, пытаясь отыскать нужный. Вижу, как трясутся её руки.

«В агональном состоянии организм старается изо всех сил вырваться из хватки смерти».

Старушка отпирает замок и как-то смущённо улыбается.

– Всё, немножко осталось – она отворяет створку – занеси это, пожалуйста, в коридор. Я ставлю сумки под большим деревянным зеркалом. Не люблю зеркала, они искажают мой истинный облик.

«В моём кармане есть то, что мне нужно».

Бабка делает шаг мне навстречу, пропуская меня обратно в прихожую. Она хочет, чтобы я ушёл. Вижу её жёлтые зубы, она открывает свой рот, с крючковатого носа капает:

ТЫ

Я вспоминаю десятки других: старые, молодые, бедные, богатые, умные, глупые, красивые, уродливые.

ТАКОЙ

Я много чего делал: ломал кости, отрубал конечности топором, сжигал заживо, скармливал голодным собакам, пускал кишки наружу, фомкой разбивал черепные коробки.

МОЛОДЕЦ

Я ел тела, членил их, растворял в кислоте, закапывал на кладбище, бросал в воду, прятал на загаженной свалке. – Ты хороший человек – с нотками страха произносит низенькая старушка. – Хороший? – спрашиваю её я. – Хм.

Удавкой из своего кармана я задушил её всего за несколько минут. Взять с неё было нечего.

«Узник Освенцима»

Сложно сказать, что происходит вокруг. Я не знаю, какой сейчас день, какой сейчас час. Ничего не знаю. В данный момент меня тревожит только одно – боль.

Глаза всматриваются в темноту, один глаз начинает нагнаиваться. Пытаюсь прогнать подступившее наваждение и часто-часто моргаю.

Ничего не выходит, липкие слёзы сползают по щекам, омывая мои треснувшие губы. Мне больно открывать рот, ранки начинают отдавать свербящими покалываниями.

«Шёл 1944 год. Я попался. Машина смерти продолжала набирать обороты. Было понятно, что живым мне не выбраться. В этом месте нас покинул даже Бог».

Спину ломит от пронзающей боли. Кажется, что лопатки горят, но это не так. Я лежу на чём-то жёстком. Ощущение собственного тела пропало. Из-за отсутствия сна начинает казаться, что очертания реальности начинают преображаться. Господи, что с моими руками?

«Они лишили меня всего: одежды, достоинства, личности. У меня ничего не осталось. Даже имя у меня отняли. Теперь на моей руке вытатуирована серия цифр. Я превратился в код. Тут больше нет человека».

В желудке урчит. Мышцы живота начинают болеть, боль пронзает каждую клеточку тела. Состояние такое, что об еде даже не хочется думать. Единственное до чего мне хочется добраться – вода. Губы растрескались, а язык опух. Мне нужно смочить горло, нужно напитать своё усыхающее тело. В глотке противно першит.

«Нас не кормят. Самых сильных заставляют носить чан с супом из репы. Первые в очереди не получают ничего, только воду. Те, кто посередине – самые везучие. Им достаётся гущина. Не дай Бог тебе оказаться последним. Так и уйдёшь голодным. В лапы собственной смерти».

Нужно найти силы на выполнение работы. Совершить хоть немного действий, направленных на защиту самого себя. Если я не буду работать, то мне несдобровать. Странные ощущения: мне жарко, а потом холодно; так может продолжаться несколько раз в течение часа. Перед глазами плывут чёрные круги.

«В этом месте нельзя болеть. Болезнь означает неминуемую смерть. Всех нетрудоспособных уничтожили в самом начале. Остальные начали уходить во время изнурительных работ. Нашими постоянными спутниками стали: тиф, голод, помутнение сознания, диабет.

От тифа я промучился несколько дней. Старался не выдать своего состояния. Боялся».

В голове не осталось никаких мыслей. Я не знаю о чём мне думать. Если я закрываю глаза, то меня охватывает ужасный шум. Гул нарастает в черепной коробке, заставляя вибрировать каждую косточку в теле. Озираюсь по сторонам, пытаясь зацепиться взглядом за что-то. Вижу густой чёрный дым вдалеке. Что это?

«Газовые камеры и крематорий. Вот чем всё заканчивается. Я знаю, что у них выработана система по истреблению целых групп людей. Слышу про их смертельный пестицид и вспоминаю горы трупов. Господи, я до сих пор помню кучу, сложенную из очков. Это всё, что осталось от некогда живущих людей. Вдалеке на всю работают печи крематория. Валит густой чёрный дым».

У тебя нет сил, но ты должен работать. Твоё тело горит, а ты должен двигаться, растрачивая последние частички энергии. Ясность сознания сменяется бредом, начинаешь думать, что лучше уж умереть. Но сдаваться нельзя, сколько всего уже произошло? Нужно быть сильным за тех, кто покинул этот мир раньше своего срока.

«Я бы давно умер, если бы не она. Всё время я думал о своей жене, которая находилась в соседнем лагере. Мне пришла весточка, что она жива и от счастья я начал молиться мёртвому Богу.

Лишь бы она не удумала что-то сделать против воли гестапо, до сих пор помню тех висельников. В назидание остальным они висели несколько недель».

Это длится уже не один день. Все часы перемешались в один.