Апокалипсис отменяется (сборник)

Рахат уточнил кое-какие подробности: цель полета — свертывание Станции и ручной запуск зонда; температуру в капсуле при спуске — чересчур высокую, и время, через которое космонавтов обычно подбирают на Земле, — весьма немалое. Вбил эти и другие скудные данные (как то: время смерти) в программу. Результат: от двадцати четырех до тридцати восьми. Клиент «испортится» так сильно, что после восстановления себя даже не вспомнит. Полный и окончательный провал.

Надежда оставалась только на изученную недавно «К-прогноз».

Тщетная надежда.

«К-прогноз» не смогла выдать какие-либо данные по будущему развитию крионики. Она не знала, смогут ли крионисты улучшить показатели восстановления в течение ближайших десяти лет. Ей вообще было неизвестно будущее крионики.

— Сырье! — воскликнул Рахат. — Баг на баге! Что ты вообще знаешь?

В далеком холодном космосе летело над Землей мертвое тело клиента. Рахат не знал, как отчаянно он боролся за жизнь, но от предчувствия собственного поражения у него сосало под ложечкой. Вспомнились слова Виниченко про виайпи. И закрытый кабинет Митякиса, который ничем не помог.

Рахат встряхнулся, стараясь избавиться от тоскливого отчаяния.

Что в такой ситуации можно придумать?

За семь дней, проведенные в космосе, клиент, конечно, не «испортится». Скорее всего, тело держат в шлюзовой камере, где абсолютный ноль. Мозг, лишенный криопротекторов, конечно, пострадает, но главные неприятности начнутся при спуске и после него.

При спуске.

А если…

А если не спускать?

Рахат не знал, что ход его мысли схож с недавними рассуждениями клиента.

Первый вариант — вернуть клиента на Станцию и организовать потом спасательную экспедицию. Нет, не годится. Станцию вот-вот затопят. «Аресы» не летают — США уже отказались от них, летают на «Союзах» и «Русях». «Союзы» и «Русь» — все те же неблагоприятные условия посадки.

Оставался еще некий зонд, который астронавты должны были запустить вручную и управление которым осуществлялось с Земли, но по окончании эксплуатации зонд обречен сгореть в плотных слоях атмосферы.

Тупик.

Или?..

Как получить так нужные для победы пятьдесят процентов?

Рахат медленно оторвал свое тело от стула, для чего понадобилось упереться обеими руками в стол. Незримая тяжесть сковала его тело, будто он находился в стартующем космическом корабле.

— А что еще остается делать? — сердито спросил он себя. И, взяв планшет, вышел из кабинета.

— Кармель, нужна помощь, — сказал он, подходя к блестящей стойке. Хорошо, что Олжаса не было.

— Чем могу? — улыбнулась девушка.

— Я должен поговорить с главным. Самым главным.

— С… Торгвальдом? — спросила Кармель и округлила глаза. — Не получится.

— Он здесь? Тогда получится. Устрой. Прошу. Это важно.

— Что случилось? Виниченко…

— Он не поможет. Никто не поможет. Неважно. Мне нужно поговорить с главным.

— Но он, может, тебя и не примет!

— Попробуй. Пожалуйста.

Рахат представлял табло. «37:0». Ноль угрожающе мерцал, вот-вот сменится на единицу.

Кармель пожала плечами и ткнула пальчиком в селектор.

— Спасибо…

— Да, — отрывисто бухнул голос из динамика.

— Торгвальд, извините, что беспокою. У Рахата Селикбаева к вам какой-то очень важный вопрос…

— Кто такой? — спросил голос.

— Наш спасатель, переведен в офис после…

— Что нужно?

— Я не знаю. Но говорит…

— Вопрос жизни и смерти, — выкрикнул Рахат, боясь, что слова Кармель звучат неубедительно.

— Пусть зайдет, — решил голос.

Кармель посмотрела на Рахата.

— Повезло!

— Спасибо, — еще раз поблагодарил Рахат.

— Лифт крайний справа.

Рахат никогда не видел главного. Для него он всегда был легендарной загадочной фигурой, сидящей в далекой Москве. Все в мире Рахата существовало благодаря незримому главному: клиенты, спасательные операции, рекордный личный счет, карьера, деньги, смелые планы на будущее, надежды на дополнительные квоты и безопасность себя и близких. Главный был богом — и сейчас он поднимался к нему на Олимп.

— Рассказывай, — энергично велел седовласый великан, сидящий за огромным, как материковая плита, и черным, как добытый ночью уголь, столом.

Рахат растерялся, но только на миг.

Он старался излагать кратко и четко. О нехватке информации. О том, как Митякис отрубил связь. О пустом кабинете. Об ответственности, которую свалили на него, о кривой Сергеева-Левина. О «портящемся» клиенте, разрушение мозга которого превысит пятидесятипроцентный минимум.

И о том, как можно спасти клиента.

— Митякис? — вкрадчиво спросил Торгвальд, бережно держа крохотный телефон крепкими пальцами. — Ко мне.

— …

— Сейчас, — сказал Торгвальд, глядя на Рахата сверху вниз. Глаза его были светло-серые, ледяные. — Выслушаем противную сторону.

Рахату стало не по себе. Получалось, что он наябедничал на Митякиса. Он, заморыш, которого Торгвальд до этой минуты даже не знал, — столкнул его и другого… зубра.

Вошедший Митякис ожег Рахата недобрым взглядом. Нос с горбиной нависал над губой, как клюв.

— Что с Хорошевым? — спросил Торгвальд. — Почему не проинформировали? И у него к вам претензии, — он махнул в сторону Рахата (тот обмер).

— Какие же? — сухо спросил Митякис, неотрывно глядя на Рахата.