Апокалипсис отменяется

– Я помню, вы как-то назвали эту штуковину «садом камней». Почему?

В глазах Танаки блеснуло веселье, уголки губ поползли в стороны. В полумраке сверкнула белозубая улыбка.

– Ну, видимо, каждый пытается увидеть здесь что-то близкое, знакомое. Как-то классифицировать «Саморганизм» для себя. Некоторые, я слышал, даже называли экспериментальную среду… впрочем, не будем, это может показаться слишком вульгарным.

Японец тихо рассмеялся. Я поморщился, с трудом выдавил кислую ухмылку. Наверняка Курков разнес по всему Институту…

– Так вот, – продолжал Танака, – на самом-то деле, конечно, эта штука никакой классификации не поддается, она слишком, гм, странная. И если б, не дай бог, она и впрямь была разумной, как о том болтают, ни о каком контакте с таким «братом по разуму» нам бы и не мечталось. Если б мы вообще смогли понять, что оно что-то там себе мыслит! Такая задачка, – добавил Танака, – потруднее, чем навести мосты между Вроцеком и Алонсо.

Мы рассмеялись и двинулись в долгий подъем к Институту.

На следующие сутки ситуация вроде бы стабилизировалась. Ажиотаж вокруг «Саморганизма» даже поугас – результаты измерений бьют рекорды стабильности, а жижа циркулярного потока наматывает круги вокруг экспериментальной зоны.

Тем не менее на пятый день круговое течение замедлилось, а по стенкам купола поползла вверх тонкая бурая пленка. Когда странный занавес дополз до половины высоты колпака, стало ясно, что описать происходящие изменения никто не в состоянии. Пришлось созывать ученый совет.

После безобразной дискуссии на повышенных тонах и споров о биоэтике с пеной у рта Алонсо заявил:

– Я вынужден проинформировать кураторов проекта о сложившейся обстановке. Буду настаивать на немедленном вмешательстве и принятии необходимых мер.

С этими словами вспыльчивый испанец покинул совещание.

– Иногда мне кажется, что действительно, постарайся мы понять эту рукотворную амебу, – заметил Танака, – у нас получилось бы лучше, чем друг с другом… Впрочем, сами мы те еще амебы, – невесело добавил он.

К вечеру странная пленка сомкнулась на купольном своде. Визуальное наблюдение квазиорганизма оказалось невозможным.

Открытая терраса вознесла над землей, словно памятник на пьедестале. Стою, открытый взглядам и палящему солнцу. Воздушные потоки сползают со склонов Сьерра-Невады, ветер треплет волосы и приятно холодит лицо. По долине пролегла синяя тень, солнце бросает из-за укрытия горных отрогов копья рыжих лучей.

В небесной синеве над дальними пиками показались темные точки – одна, две, десяток. Я поймал их и проводил взглядом неспешный уверенный полет.

Со спины долетел грохот металлических ступеней, подошвы застучали по покрытию террасы. Раздалось напряженное сопение. Я обернулся и едва не обжегся взглядом пылающих, как уголья, глаз. Кормак взмокший от бега, лицо пылает алым, как заготовка из кузнецкой печи. Подлетел ракетой, сухие ладони стиснули мои плечи стальными захватами.

– Что!.. – возопил он. – Что это?! Почему не предупредили?!!

Он судорожно взмахнул рукой, трясущимся пальцем указал на горизонт. Точки уже выросли в размере, и в крохотных силуэтах угадываются винтокрылые машины.

Я ужом выскользнул из непрошеных объятий и развел руками.

– Мак, поверьте, я сам узнал менее получаса назад. Не знаю, в чем тут дело, возможно, они просто не хотели дать нам время опомниться, подать жалобы. Если б было возможно, так бы непременно и поступил! Но тут они нас переиграли…

Кормак беспомощно всплеснул руками, закрыл ладонью лицо. В молчаливом ожидании мы слушали нарастающий гул несущих винтов.

Вертолеты прошли красивым, гордым строем, на боках красуются знаки отличия ООН, собственные силы безопасности. Семь машин зашли на круг над куполом, пилоты как по команде направили их вниз. Столбы пыли скрыли картину посадки, но уверен, все расположились строгим, заранее оговоренным порядком.

Последний в строю приближался медленнее собратьев. Командный транспорт выделяется строгой темной окраской, и даже вроде бы очертания тоньше и точенее. Геликоптер завис над площадкой, снизился аккуратно. Из люка выпала веревочная лестница. Я непроизвольно стиснул зубы, а ладони взмокли, когда увидел три фигуры в форме, что соскользнули по ней на террасу.

Особенно ту, что посередине.

Рослый мужчина, в плечах косая сажень, руки что у атланта, такими бы небо держать, голова – стальная болванка, увенчана синим беретом. Когда тот повернулся и чеканным шагом направился к нам, все догадки обратились в реальность. Кирпич лица, рубленые черты неолитической скульптуры. От виска через щеку протянулся тонкий белый рубец.

Военный замер перед нами, непоколебимый, как Эверест. Бросил ладонь к виску.

– Полковник О’Коннел! – гаркнул прибывший.

Я кивнул в ответ.

– Доктор Андрей Скольник, директор Института, – представился прохладно. – Впрочем, полагаю, мы друг друга прекрасно помним.

Полковник не удостоил мою попытку оборвать формальности даже недоумением.

– Это, полагаю, доктор Кормак? – спросил он прямо, указывая на Макнила.

Лицо Кормака залила бледность, он коротко кивнул.