Апокалипсис Томаса

Джэм Дью развернулся к двери в тот самый момент, когда она распахнулась, но свинопримат оказался быстрее, чем я ожидал. Схватил правую руку Джэма Дью и сломал, как сухую ветку. И когда Джэм Дью, принц времени и король среди людей, закричал, грохнул выстрел, и заряд дроби ушел в потолок, никому не причинив вреда.

Пока все это происходило, я крикнул Тимоти: «Беги», — но он уже бежал. Я помчался за ним, благодаря Бога, что не успел положить «беретту» на пол, хотя в узких коридорах и против таких чудовищ пистолет калибра 9 мм мог принести не больше пользы, чем дротики из набора для игры в дартс — в сражении с тираннозавром.

Оставив позади две трети пути до служебной лестницы, по которой мы спускались тремя минутами раньше, но в куда более спокойные времена, я оглянулся и увидел, что Джэма Дью раздирали на части, да так, что я не хочу об этом вспоминать. За первым уродом в коридор вышел второй, за ним — третий.

Глава 43

Взбежав по двум пролетам передней служебной лестницы, Тимоти, вероятно, пришел к тому же выводу, что и я: подниматься на второй этаж — ошибка. Он распахнул дверь с лестничной площадки и выбежал в вестибюль. В центре остановился, огляделся, не зная, что делать дальше.

С тремя уродами в доме, не говоря уже о пяти вооруженных до зубов членах закрытого клуба, называющих себя Стоящими-вне, едва ли мы смогли бы найти тихий уголок, где нам не помешали бы выпить чаю и обсудить литературные новинки. И чем раньше мы поднялись бы на верхний этаж, тем скорее обнаружили бы, что больше нам идти некуда.

Уроды не были стратегами, не проводили много времени, обсуждая свой следующий шаг. Не мог я назвать их и глупцами, в действиях они не руководствовались исключительно импульсивностью, но я не думал, что они задержатся в подвале надолго, зная, что наверху найдут больше мяса.

Хотя я еще не слышал хрюканье, фырканье и тяжелые шаги трехсотфунтовых уродов на передней служебной лестнице, не вызывало сомнений, что они вот-вот поднимутся по ней. Я повел Тимоти из вестибюля в большую гостиную.

Гигантский козлоногий Пан по-прежнему стоял на пьедестале под центральной люстрой, и я знал, чью он возьмет сторону в любом поединке между мной и диким хряком, косящим под человека. Мы двинулись по укрытому тенями периметру и остановились у дивана, за которым я прятался не так уж и давно, напряженно вслушиваясь в тишину. Но я думал, что мы сначала унюхаем их, а уж потом услышим.

Обыскав подвал, Клойс и его команда оставили Джэма Дью в помещении с бойлерами на случай, если я сумею пробраться в подвал, проскочив мимо них. Но я сомневался, что уроды столь же дисциплинированы и один согласится остаться, пока остальные будут развлекаться наверху. Если бы нам удалось еще на несколько минут сохранить жизнь и если бы все уроды покинули подвал, мы могли бы спуститься туда и уйти, как первоначально и планировали, хотя я и не горел желанием переступать через останки мистера Дью.

И тут я вдруг осознал, что мы находились в опасной близости от уродов, вломившихся в коридор подвала, но их запаха не почувствовали.

— Они не воняли, — прошептал я. — Ты всегда говорил, что их близость легко определить по запаху.

— Воняют только деформированные, — ответил Тимоти.

Это меняло дело в худшую сторону. Если они не воняли, то, возможно, при желании могли передвигаться бесшумно. И как я мог подготовиться к встрече с не имеющими запаха, не издающими ни звука уродами, если они неожиданно выскакивали как черт из табакерки.

В дальней части дома послышался выстрел помповика. Первый крик мог трактоваться и как рев ярости, и как визг боли. Не вызывало сомнений лишь одно: вырвался он из горла свиньи.

Но второй крик, прозвучавший на пятках у первого, был человеческий, и его переполнял такой леденящий кровь ужас, что не хотелось бы когда-либо услышать его вновь. Крик не стихал полминуты, а то и дольше, настолько переполненный животным страхом и агонией, что мне вспомнилась картина Гойи «Сатурн, пожирающий своих детей», еще более жуткая, чем ее название.

Хотя никто из обитателей Роузленда не был Тимоти другом, включая и его отца, крик этот так сильно подействовал на мальчика, что его затрясло, а из глаз потекли слезы.

Поскольку в крике всегда проскакивают интонации обычного голоса человека, я не сомневался, что мы засвидетельствовали смерть шефа Шилшома.

Границы, накладываемые реальностью на всех нас, теперь стали очевидны даже тем, кто верил, что они живут, не признвая ни ограничений, ни правил, ни страха.

Я не мог их пожалеть, потому что настоящая жалость идет рука об руку с желанием помочь. Я не собирался ради них подвергать риску себя и Тимоти.

Но меня неожиданно тронуло признание пустоты, которой не избежать, услышанное мной в этом долгом, мучительном предсмертном крике. Худшая и лучшая части человечества стоят в той же самой холодной тени, и даже заслуживающий смерти может вызвать во мне дрожь сочувствия, которая пробирает до мозга костей.

Крик оборвался, и дом вновь накрыла мертвая тишина.