Апокалипсис всегда

– Все они так говорят… Хуебесы херовы… – Сид выставил распятие и в секунду поменялся. – Именем Христа, назовись!

– Чё?

– Гнусный Чё! Изыди вон из тела раба Божьего Будимира! – Сид обжёг Будимира крестом, а потом зачитал с телефона (как ни странно – звучало это как рэп):

 О Архангеле Михаиле, первый княже,

Воевода Небесных сил, херувим и серафим,

Прииди и сокруши злобную силу бесов

Из раба Божьего Будимира на-всегда.

И да будет свет Твоей Божественной силы

Сиять и защищать раба Божьего Будимира

В вечности. О Архангеле Михаиле,

 Защити нас несокрушимой силой

Божественной любви. А-минь.

Хотя какой-то боли крест не причинял, Будимир почувствовал, как что-то покружилось и отлетело: и дышится сразу легче и внятнее. Но думал он – с жутким стыдом – только об одном: этот трек ему понравится больше, чем предыдущий.

– Ну вот, совсем другое дело! – Сид взял свечу и потянулся к стакану. – А водичку мог бы и оставить.

Палестинская свеча горела прямо перед глазами: Будимир как-то случайно её задул – пополз бархатный дымок.

– Дурак ты, Мироныч, – сказал Сид с упрёком. – А ещё иконы пишешь.

Он бросил свечу с распятием в ящик стола и снова уселся в кресло. Будимир встал, пробуя ноги, – и немного покрутился на месте.

– А мы в «Сегу» играть будем? – спросил он.

– Какая «Сега»? – Сид поднял брови. – Я тебя звал план курить и «Твин Пикс» смотреть.

– А. Да? – Будимир растёр ячменные глаза. – Ну я тебя, наверное, не поддержу… Домой лучше поеду, дреману немного.

– Да как тебе по кайфу будет. А чувачку-старообрядцу я написал, если чё. Он на Загородном живёт: дом двадцать один – двадцать три, недалеко от джазовой филармонии – ну, где Тупик социализма. Телефон я тебе эсэмэской кину. – Он прищурился на Будимира недоверчиво. – Ты только посоциальней будь, они ментов не любят.

– Ментов?

– Ну ты же теперь детектив.

Сид с собакой улыбнулись синхронно.

Будимир пошаркал немного, не нашёл, что сказать, – и молча вышел из комнаты. Сид скрипнул креслом и снова завис у дверного косяка.

– Ты извини, я что-то отмороженный. – Будимир сел завязывать берцы.

– Это как раз естественно. – Сид стоял с длинными руками на макушке. – Мощный бес в тебе сидел.

– Ты… – Будимир поднялся. – Спасибо тебе, Сид.

Они обнялись по-пацански. Будимир взялся за дверную ручку.

– А концерт в «Ионотеке» же? – обернулся он.

– Ага. Ты только не набухивайся. Покедова!

 ЧМШ

Нахлобучиваю метафизические фураж-

ки то с тоской, то охотно.

А.А. Блок – А. Белому. 1 августа 1903

– Погоди, – Будимир ещё раз обернулся. – У тебя на последнем альбоме про метамодерн был трек. А в чём разница с постмодерном?

– В приставке.

– В приставке? То есть… Н-ну, ладно, бывай!

– Шалом!

Дверь хлопнула и застегнулась. Будимир подпрыгивал на гулких, как босиком, ступеньках – вниз.

Вон из парадного – бахнуло свежестью, почти летней. Будимир шёл сырым жёлтым колодцем через арку в следующий такой же жёлтый колодец. А если задрать голову – то в белом-белом небе как будто бы два глаза, и весь Петербург плоский, строчками…

Будимир спешно опустил взгляд, нашарил в кармане затрёпанного Гегеля и оставил его на карнизе, в компании окурков и водочной бутылки. Затем достал плеер и включил – это был King Krule:

I seem to sink lower

In biscuit town…

In biscuit town…1

Повернул налево: тихая улочка дышала лондонскими туманами и вчерашней меланхолией. Будимир бодро шагал, сутуло раскачиваясь в своей пузатой рыжей куртке. Подумал набрать Аврору, но не придумал что сказать – просто шёл дальше. Через подворотню с магазинами и кафешками вышел на аллею китча, где вывески торчат с настырностью нулевых, а в голубой конке можно купить авиабилеты. Павильон метро проглатывал-выплёвывал народ – Будимир отшиб стеклянную дверь, перепрыгнул турникет – под Кинг Крула всё делалось круче – и побежал по бесконечному эскалатору вниз.

Выйдя на стерильную платформу, он разглядывал округлые буквы, двери-лифты, думал о расследовании, зевал. Сел на поезд до центра.

Немного круглящийся, вагон был оформлен как смесь картинной галереи и Петергофа – в багетах и фотообойных кусках. Поезд приятно погрохатывал. Стоявшая перед ним девушка читала книгу: Будимир заглянул – «Братья Карамазовы». Он улыбнулся, схватился за поручень и закрыл глаза, раскачиваясь:

But don’t forget you not alone…

Deep in a metropole…2

Он поглядел по сторонам, видя совершенно разные лица, совершенно неповторимые глаза – и понял вдруг, что никакие они не манекены, а такие же точно люди, как он, как Будимир, просто ему незнакомые, посторонние.

Тут через толщу метро пробилось эсэмэс от мамы: «…как сможешь. Люблю-целую». Сделалось так дроготно, стыдно и радостно, – что Будимир прикрыл глаза, чтобы не расплакаться.

(– Ну ты уж совсем нюни-то не пускай.)

Будимир резко отшарахнулся и вмазался в дверь (хотя написано было – «не прислоняться»).

 ЧМШШ

О, чёрт бы взял эту вечную достоевщину,

преследующую русского человека! И чёрт