Апокалиптический реализм. Научная фантастика Аркадия и Бориса Стругацких

Крыса-бабка с крысой-дедом
Шлибрели за дудкой следом,
Братья, сестры, тетки, дяди
Напирали дружно сзади…
И так по городу шагал он,
А крысы вслед валили валом,
Приплясывая в лад, пока
Не поглотила всех река

[Браунинг 2006].

Обе поэтические метафоры Браунинга – армия и «братья, сестры, тетки, дяди», которые «вслед валили валом», – оказываются осовременены в научно-фантастической версии Стругацких. Именно в этот момент мотив Пестрого Дудочника накладывается в тексте на фактический исторический источник, влияя на то, какие образы выбирает рассказчик. Подобно крысам в стихотворении Браунинга, семьи планеты Надежда пошли за своими «дудочниками», словно эвакуируемая армия, однако у такой армии уже был конкретный прецедент в XX веке – отправка евреев в лагеря смерти во время холокоста. Абалкин в отчете рисует жуткую картину, вызывающую ощущение дежавю:

Но я уже и без всякого прожектора вижу, что асфальт здесь почти сплошняком покрыт довольно толстой неаппетитной коркой, какой-то спрессованной влажной массой, обильно проросшей разноцветной плесенью. Я вытаскиваю нож, поддеваю пласт этой корки – от заплесневелой массы отдирается не то тряпочка, не то обрывок ремешка. <…>

Я поднимаюсь и иду дальше, ступая по мягкому и скользкому. Я пытаюсь укротить свое воображение, но теперь у меня это не получается. Все они шли здесь, вот этой же дорогой, побросав свои ненужные большие легковушки и фургоны, сотни тысяч и миллионы вливались с проспекта на эту площадь, обтекая броневик с грозно и бессильно уставленными пулеметами, шли, роняя то немногое, что пытались унести с собой <…> И почему-то казалось, что все это происходило ночью – человеческая каша была озарена мертвенным неверным светом, и стояла тишина, как во сне…

– Яма… – говорит Щекн.

Я включил прожектор. Никакой ямы нет. <…> а в двух шагах впереди влажно чернеет большой, примерно двадцать на сорок, прямоугольник гладкого голого асфальта. <…>

– Ступеньки! – говорит Щекн как бы с отчаянием. – Дырчатые! Глубоко! Не вижу…

У меня мурашки ползут по коже: я никогда еще не слыхал, чтобы Щекн говорил таким странным голосом [Стругацкие 2000–2003, 8:71–72].

«Яма», которую обладающий редкой интуицией Щекн боится как смерти, кажется Абалкину простым черным прямоугольником. Черный прямоугольник символизировал также дверь в газовую камеру в более ранней повести Стругацких «Улитка на склоне» (см. с. 113).

г) В легенде мелкобуржуазные жители Гаммельна отказываются заплатить Пестрому Дудочнику обещанное вознаграждение за избавление города от крыс. В «Жуке в муравейнике» этот крайне важный момент практически полностью отсутствует по той простой причине, что, хотя Странники и «активно вмешались» в дела планеты Надежда, нет никакого намека на то, что они потребовали вознаграждения. Это единственный существенный отход от подтекста Пестрого Дудочника, поскольку он исключает возможность вывести простую мораль: жадные, недалекие горожане не нарушали никаких обещаний, не предлагали вознаграждения, а потом не отказывались его выплачивать. Наоборот, непримиримое сопротивление эвакуационному плану Странников началось по моральным соображениям. Слова одного из выживших, встреченного Абалкиным, принадлежат представителю не благодушного среднего класса, а вынужденного сражаться инакомыслящего меньшинства, отличающегося не цветом кожи или классовой принадлежностью, но мировоззрением: