Апокриф

Острихс немедленно почувствовал совершенно искреннюю заинтересованность нового знакомого в глубоком общении с ним. Было отчетливо видно, что здесь интерес именно к его, Острихса, личности, а не к пресловутому дару и тем возможностям, которые он сулил. Это и подкупало. Острихс слишком хорошо понимал, что многие, если не большинство из окружавших его людей, набивались к нему в друзья из неких в той или иной мере корыстных соображений. Кто-то просто тешил свое тщеславие тесным знакомством со знаменитостью, кто-то, сочтя его за посланца Великой Сущности, вожделел приобщиться к тайной благодати, которая, видимо, распространялась вокруг такого волшебного объекта, кто-то жаждал засиять сам, хотя бы и отраженным светом, кто-то питался за счет мелких спекуляций на любопытстве толпы к забавному «уроду», а кто-то рассчитывал напрямую приспособить Острихса вкупе с его даром в качестве приводного механизма для построения собственного процветания…

Так уж вышло, что профессиональный интерес Тиоракиса к «Чужому» чрезвычайно удачно маскировался его личным чисто человеческим интересом. А то обстоятельство, что самому Тиоракису от Острихса, как от обладателя сверхспособностями, действительно ничего не было нужно, придавало особую достоверность его поведению.

Кроме того, Тиоракис также испытывал жгучую потребность в психологическом самораскрытии. Специфика работы требовала от него очень осторожно относиться к установлению личных связей и слишком часто принуждала безжалостно и окончательно разрывать их во имя исполнения служебного долга. Так что друзей, в полном смысле этого слова, Тиоракис давно уже не имел, а штатные психологи ведомства, сотрудником которого он состоял, не могли дать и десятой доли того, на что способно неформальное человеческое общение. Стиснутая постоянным усилием воли природная эмоциональность Тиоракиса требовала хоть какого-то естественного выхода, и поэтому задание, сутью которого было стать «Чужому», по возможности, другом, пришлось как нельзя кстати.

Можно сказать, что сотрудник политического сыска и объект разработки оказались обреченными на взаимную симпатию. Это же представляло угрозу как для одного, так и для другого. «Чужой» полным ходом шел в расставленные для него сети, а агент находился под риском потерять способность в решительный момент действовать холодно и расчетливо…

* * *

Органично войдя в окружение Чужого и даже сблизившись с самим Острихсом, Тиоракис почувствовал определенную скованность в том, что касалось реализации второго и основного этапа комбинации, затеянной Мамулей с подачи, возможно, самого президента. Пора было начинать давить на объект в нужном заказчику направлении, и вот здесь как раз успехами похвастаться было нельзя. Мягко и околичностями ничего не выходило, а перейти к более решительному наступлению Тиоракису мешало неожиданное, ужасно неприятное, колкое (вроде печенья, раскрошенного в постели) чувство неловкости и какое-то собственное внутреннее сопротивление.

Обдумывая на пустынной курортной набережной это свое состояние, он достаточно быстро пришел к выводу, что имеет дело с деятельностью того самого фактора, который именуется совестью. Нравственные переживания такого рода не были для Тиоракиса новостью, но единственное средство — осознание конечной правоты, — позволявшее в прошлом переступить через них и продолжать выполнение задания, в этот раз не спешило прийти на помощь.