Апокриф

Тут к Нониа пришло осознание того, что он, пожалуй, накопил уже вполне достаточно ярких впечатлений, чтобы вплотную приступить к реализации своего призвания. И действительно, за спиной остались десятки городов в отдаленных, в том числе весьма экзотических странах; в памяти скопилась масса забавных, не очень забавных и даже трагических случаев, свидетелем и участником которых ему пришлось стать. Встреченные на пути сотни людей самых разных характеров и устремлений могли дать сколько угодно прототипов для создания героев будущих писаний…

Об эту пору изрядно поредевшее «Вольное братство» очень удачно для Нониа занесло именно в ту часть пресловутой дельты Смилты, которая после Шестилетней войны осталась за Соединенным Королевством Великой Равнины. Самая неугомонная часть молодежной вольницы устроила по своему обыкновению шумную акцию перед кафедральным храмом в портовом городе Смилтач. Лозунги на этот раз были довольно невинными — что-то такое экуменистическое. Однако в этой местности краснокаменная паства по давней традиции отличалась особой ортодоксальностью, и это, вкупе с излишне свободными манерами демонстрантов, показалось ей непростительной наглостью. Возникла большая драка, в дело вмешалась полиция, и Нониа, в который уже раз, оказался в «обезъяннике». Но тут выяснилось, что краткосрочная виза для въезда в Королевство у него закончилась несколько дней назад, и судья, рассматривавший административные протоколы немедленно вынес решение о депортации смутьяна на родину, благо, пограничный переход находился на мосту через Большую Ветку в пределах прямой видимости из окон судебного зала, так что казна не должна была даже разоряться на процедуре выдворения. Уже через три дня, которые Нониа провел в камере, его передали пограничникам НДФ, которые, проверив новоприбывшего по разным криминальным учетам и не найдя за ним ничего предосудительного, отпустили скитальца на все четыре стороны. Но теперь между Нониа и «Вольным братством» лежала граница, перейти которую он не мог, что и было сочтено им как перст судьбы, указующий дорогу домой. Используя приобретенные за последний год навыки бродячей жизни, он довольно быстро, где автостопом, а где — на «собаках», преодолел путь до родного города, пролегавший через два кантона, и, наконец, объявился пред очами отца и матери.

Родители Нониа были суровыми людьми, и трогательной сцены «возвращения блудного сына» не вышло. В крове ему, правда, не отказали и даже накормили ординарным ужином, но тут же поинтересовались, как он собирается зарабатывать себе на жизнь, дав тем самым понять, что содержать его, великовозрастного дармоеда, просто так никто не собирается.

И тут выяснилось, что за почти полтора года скитаний Нониа не научился почти ничему, и, в первую очередь, умению вкалывать, то есть упорно и старательно выполнять какую бы то ни было работу. Тем не менее, он не был идейным тунеядцем и потому отправился искать себе применение. Должности, которые предлагали ему, не имевшему никакого образования или серьезных практических навыков, оказывались соответствующими: курьер, уборщик, заправщик, доставщик и тому подобное. Нониа не отказывался, но нигде долго не держался, — чрезвычайно мешала память «Вольного братства». Он постоянно просыпал по утрам, не умел вовремя прибывать в назначенные места и при этом бесил руководство высокомерными рассуждениями о собственных правах и свободах…

Его писательство тоже не задавалось. Если с небольшими стихами было еще туда-сюда, то для писания более или менее объемной прозы требовалось много времени и умение надолго сосредоточиваться. А этого дара у него как раз и не было. Поэтому рассказы оставались в черновиках, романы замерли на первых страницах, а довольно оригинальные, но сыроватые вирши печатать никто не хотел. Слава ходила невидимой где-то за горизонтом круга его жизни…

К двадцати семи годам он постепенно начал о себе думать как о неудачнике, выбрав, как нередко случается в таких случаях, позу непонятого гения. В этой позе он бы и умер через энное количество лет, если бы судьба вновь не свела его с Острихсом.

* * *

Кантон проводил довыборы в законодательное собрание и по телевидению постоянно призывали за кого-нибудь голосовать. Нониа политикой не интересовался и при появлении на экране физиономии очередного агитатора сразу переключал канал. И в тот вечер он также хотел было пустить в дело пульт, но палец замер на кнопке. Из окна телевизора на него смотрело знакомое лицо. Острихс!

— Экла! — громко позвал он молодую женщину, с которой сожительствовал уже года два, не столько по причине большой к ней любви, сколько потому, что она владела небольшой квартиркой, и это обстоятельство позволило Нониа съехать из родительского дома, подальше от вечного занудства отца и матери. — Экла! Я этого парня хорошо знаю!

— Ты, знаешь Острихса Глэдди?! — изумилась пришедшая с кухни подруга, и Нониа понял, что в последнее время он, видимо, пропустил что-то важное.

— А ты-то откуда его знаешь? — с не меньшим удивлением поинтересовался он.