Добрейшая Графиня,
Уже больше недели прошло, как я получила Ваше милое письмо. Вы все такая же добрая. В это время тоже немножко больна, мне каждый месяц приходится по несколько дней лежать в постели, и я не страдаю, если не встаю.
Мне очень больно, что Вы в горе и беде. Чаю, не очень сладко было жить при виде всех [?], которые совершались и совершаются. Вы не легко их переносили. Взять бы да к Вам и уехать, но и здесь у меня близкое и милое существо, моя сестра, которой тоже не очень тепло жить на свете. Мне теперь все хорошие люди вдвое дороже, потому что я вижу, что их не так много, как казалось, и что на их долю достаются всевозможные страдания. Никакие несчастья, никакие нелепости человеческие не пройдут мимо, не задев их сердца или чувства человеческого достоинства. Есть люди хорошие, до известной степени, хорошие отрицательно, которые честны сами по себе и делают свое дело, независимо ни от каких событий, хотя и говорят о них постоянно. Таким людям и нужна преданность и симпатия, но я им, право, не завидую. Это, должно быть, люди более или менее ограниченные.
Здесь тоска ужасная. Это настоящее допотопное государство, как сказал Герцен. Я целый день почти одна, сестра уходит на лекции, когда я еще сплю, а после обеда на практических занятиях. Только половина субботы и целый день воскресенья свободны. Тут мы читаем вместе и вечно спорим по поводу читанного. К нам присоединяются соседи: русский доктор с женой – люди очень милые и приличные, и одна нигилистка. С последней все ведем войну за некоторые выходки нигилистические и довольно успеваем.
В августе месяце, когда здесь начнутся каникулы, собираемся все в Париж по train de plaisance[173]
. Здесь недавно был какой-то [?], но я его видела мельком. Он говорил, что был у Вас в Париже и что Вы обо мне вспоминали. Я кое-что почитываю, больше историческое, и очень хандрю, особенно когда больна. Нездоровье должно мне очень мешать во всем.До свидания, дорогая Графиня.
Желаю Вам всего хорошего, главное здоровья.
Ваша Полинька.
Р. S. Не оставляйте меня долго без известий об Вас.
Любезная Аполлинария Прокофьевна.
M-me Salias уже давно здесь – а от вас ни строки – я думала, что вы приедете с ней повидаться.
Что вы поделываете, что ваша сестра, собирается ли она в наши края на вакации?
В Людмиловке происходят перемены, Якоби едет в Берн, Шелгунова на водах, говорят, будто Голицына одна хозяйничает – вот как.
Кланяюсь дружески вашей сестре, а вас прошу не забывать совсем преданную вам
Воскресенье.
В августе 1865 года Достоевский, будучи за границей, виделся с Сусловой в Висбадене; к сожалению, мы ничего не знаем о характере этого свидания: Суслова не записала о нем в своем Дневнике ни слова, хотя продолжала вести его с известной последовательностью, и даже сообщает в нем, под 17 сентября 1865 г., об эпизоде нового своего увлечения: ясно, что прежняя страсть к Достоевскому уходила в прошлое.
Вторник
Милая Поля, во-первых, не понимаю, как ты доехала. К моей пресквернейшей тоске о себе прибавилась и тоска о тебе.
Ну что если тебе не хватило в Кельне и для третьего класса? В таком случае ты теперь в Кельне, одна, и не знаешь, что делать! Это ужас. В Кельне отель, извозчики, содержание в дороге – если и достало на проезд, то ты все-таки была голодная. Все это стучит у меня в голове и не дает спокойствия.
Вот уж и вторник, два часа пополудни, а от Г[ерце]на ничего нет, а уж время бы. Во всяком случае, буду ждать до послезавтрого утра, а там и последнюю надежду потеряю. Во всяком случае, одно для меня ясно: что если никакого не будет от Г[ерце]на известия, значит, его и в Женеве нет, то есть, может быть, куда-нибудь отлучился. Я потому так наверно буду заключать, что с Г[ерце]ном я в очень хороших отношениях, и, стало быть, быть не может, чтоб он