Апология церковной веры

Хотя при этом, конечно, нужно признать, что определенные доводы за себя неприязнь к государственной церкви все же имеет. Действительно, государственное положение церкви несет для нее совершенно определенные, даже неизбежные искушения нравственного характера. Тем не менее, если иметь их в виду, помнить о них, то они в принципе преодолимы. Пока же мы постараемся рассмотреть подробнее аргументы в защиту лично Константина и связанной с ним христианской эпохи по трем выше названным пунктам.

«Исторический Константин» – искренний христианин

Начать следует с того, что император Константин наконец уравнял христианскую веру с традиционной для Рима религией отеческих богов – в юридическом плане. Об этом, собственно, говорит его Миланский эдикт 313 г. Там нет никакого намека на какие-то церковно-государственные отношения, тем более, – претензий на государственный диктат в церкви.

Этот указ был принят после целого десятилетия периодических кровавых гонений на христиан, начатых предшественниками Константина и приобретших масштаб государственного террора против части собственного населения. Весь объем и ужас этого террора напугал даже некоторых соправителей и предшественников Константина, которые сами, своими указами, прекращали начатые ими же гонения, видя их отрицательные для государства плоды. Об этом подробно повествует «Церковная история» Евсевия, современника и участника церковно-политических событий той эпохи. У нас нет оснований ему не верить.

Константин не только прекратил гонения на христиан, но добавил к этому еще две важные вещи: во-первых, вернул церкви конфискованное имущество (прежде всего, церковные здания), причем за счет казны, во-вторых, впервые признал христианство разрешенной религией. То есть, объявил свободу совести, свободу вероисповедания.

Надо сказать, что в этом шаге Константин надолго опередил свое время. В античности, и еще полтора тысячелетия после нее, любому государству было крайне сложно всерьез замахнуться на такое дело, чтобы каждому гражданину законодательно обеспечить свободу религии. Для этого нужно было еще пройти весь путь и государственной церкви, и революций, и научно-технического прогресса; массам людей предстояло всерьез разувериться во всякой религии, сделаться религиозно-прохладными людьми, перемешаться с представителями самых разных религий. И только на такой базе восприятие личной свободы совести могло бы утвердиться на законодательном уровне. В нашей стране, например, такое состояние наступило лишь весьма недавно, не более чем три десятка лет назад.

Поэтому и свобода совести в рамках Миланского эдикта не могла просуществовать долго. Однако при Константине и его сыновьях, вплоть до Юлиана Отступника, около полувека, этот порядок реально действовал: разные религии конкурировали между собою только словом и примером, но в рамках единого правового поля, не предполагающего притеснений кому-либо по закону.

Иными словами, государственной христианскую церковь Константин не сделал. Хотя бы чисто юридически. Но его первая заслуга состоит в физическом спасении жизни многих христиан, возвращении им свободы и храмов, в прекращении государственного террора и гражданской войны, начатой его предшественниками и соправителями, в которую поневоле был втянут и он сам. Уже только за одно это церковь должна была ему быть благодарна. Да и была она благодарна – в лице современников, если уж не далеких потомков!

Итак, подчеркнем еще раз: при самом Константине христианская церковь не стала государственной. Это ясный и неопровержимый исторический факт. Так сказать, официальный.

Но было ли некое тайное, неофициальное влияние Константина на дела церковные? И насколько Константина можно считать ответственным за дела церкви?

Константин процарствовал после Миланского эдикта еще четверть века. И все это время он был некрещеным христианином, приняв крещение лишь незадолго до кончины. Этот факт свидетельствует в пользу его искренности и богобоязненности. Константин понимал, насколько его императорское звание поневоле насыщено искушениями, несовместимыми с евангельскими нормами, – а потому опасался принимать трудно выполнимые нравственные обязательства. При этом в жизни церкви он принял самое горячее участие. И прежде всего, обильной благотворительностью. Он не только вернул прежде отобранные храмы за казенный счет, но и даровал такие богатые подарки, как, например, пятьдесят экземпляров полных сводов Библии на пергаменте. Пергаментные рукописи были крайне дороги, для записи текста только Нового Завета в одном экземпляре требовалось переработать шкуры целого стада коз и овец. Какой огромный труд пастухов, кожевенников, писцов! И все это – совершенно бескорыстно. Дар не предполагал каких-либо ответных действий со стороны церкви.