Апология церковной веры

Проблемы начались там, где сама церковь попросила, потребовала вмешательства императора. Сначала раскольники донатисты подали в суд на кафолических епископов. Потом начались споры и смуты вокруг учения Ария. Подчеркнем, что в оба дела император был втянут со стороны деятелей церкви, сам он не проявлял здесь никакой инициативы. Единственное, чего желал и ждал Константин от церкви – это ее мир и единство, чтобы свои внутренние дела христиане могли бы разрешить полюбовно и самостоятельно. Но если ни того, ни другого не получилось, то Константин в этом не виноват.

Когда все беды церкви современные скептики видят во вмешательстве мирских властей, то они существенно грешат против исторической правды. Правда в том, что во главе церкви стоят такие же двуногие люди, что и во главе государства, с теми же страстями и добродетелями, с теми же искушениями, которые приносит любая власть, любое первенство одного человека над другим. И не следует думать, будто гонимая церковь самими гонениями очищается и нравственно возрастает. В реальной истории получается почти наоборот: в гонениях погибают лучшие, а остаются – остальные. Во время вселенского собора в Никее Константину была подана огромная пачка жалоб на епископов и клириков, которую он не стал разбирать, но предал огню. Если эти жалобы были правдивы – значит, сколько виновных было в церкви, если же нет, то сколько церковь сама воспитала клеветников и ябедников! И это во времена гонений, когда она, церковь, свободная от давления государства, якобы должна была быть нравственно чистой. И каким же нужно обладать бесстыдством, чтобы теперь списать все это на государственную власть!

После доброжелательных, но бесплодных увещаний к миру церковному всех враждующих партий Константин собирает вселенский собор. И снова все издержки на дорожные расходы, на постой и питание участников собора, епископов с их пресвитерами, дьяконами и слугами, – принимает на казенный счет. Собор заседает целое лето в курортном месте Никее. Константину удается отыскать наиболее приемлемые для большинства вероисповедные формулировки, которые (как всем кажется) должны привести всех спорящих к согласию. Из около трех сотен участников собора несогласными с определениями собора остаются лишь четверо: сам Арий и трое поддерживающих его епископов, которых власть вынуждена удалить в ссылку. У императора нет другого выхода: церковные смуты и споры сотрясают империю уже несколько лет, грозя уличными беспорядками и поножовщиной, а не просто спорами с кафедры.

Судите теперь сами, кто в сложившейся ситуации ведет себя ближе к евангельской нравственности: император, или церковные деятели, прибегшие к его суду и помощи?

В этом отношении Константин был не одинок. Практически все последующие императоры, за редким исключением, жаждали церковного мира, и готовы были поддержать те догматические формулировки, которые наиболее приемлемы для большинства наличных епископов. За редким, повторим, исключением, никогда императоры не навязывали свою точку зрения епископам и богословам по каким-либо вероисповедным вопросам. Мир церковный для правителя всегда был гораздо важнее, чем какая-то принципиальная догматическая точность. Можно было бы, пожалуй, упрекать царей в том, что ради церковного единства они стремились всегда поддержать партию большинства силой. Или в том, что они не смогли правильно отгадать, за какой именно из враждующих церковных партий стоит большинство. Но и это не есть диктат гражданской власти, ведь сама-то «партия большинства» уже складывалась к тому моменту в самой церкви. А содержать в равновесии несколько ожесточенно враждующих церковных группировок и стремиться при этом к социально-государственной устойчивости, столь необходимой любому правителю, – это, знаете ли, выше всяких человеческих сил! Поэтому упрек власти в том, будто она свои порядки, правила или доктрины навязывала церкви, исторически совершенно не состоятелен. Сама церковь в своих нестроениях, раздорах и смутах виновата на порядок больше.

Заключил император Константин свои благодеяния церкви грандиозным делом – восстановлением Иерусалима и святых мест. Венцом его искреннего служения Церкви стал собор, освятивший храм Воскресения Христова над Гробом Господним. Деяние, имевшее гигантское миссионерское значение на века вперед! Впрочем, нам еще предстоит к этому вернуться.

Константин принимал империю, в которой христианская вера охватывала исчезающее малый процент христианского населения: может быть, три, пять или семь процентов, примерно так. Оставил же он империю, в которой христиан было в разы больше. Конечно, законно поставить вопрос: каково было духовное качество таких христиан, которые стали христианами, когда это стало безопасно и даже выгодно? Но об этом может судить только Бог. Очевидно, что даже если на одного искреннего христианина пришлось бы по одному лицемерному, – дело Константина уже было с лихвой оправдано перед историей и перед Церковью.

Провиденциальный аргумент