Апории теории тоталитаризма

Во время конференции "Актуальные проблемы философии в Центральной и Восточной Европе" осенью 1990 года его участники из государств бывшего восточного блока были едины в том, что марксизм в их странах умер[19]. Даже Институт философии Академии наук в Москве, один из центров идеологической продукции в Советском Союзе, уже в течение ряда лет производит впечатление радикальной переориентации. Советская философия становится предметом исторической рефлексии под углом зрения того, как это могло случиться. Не случайно, однако, продолжаются исследования этического содержания марксова гуманизма. В основном же интерес сместился в сторону немарксистской и русской дореволюционной философии, в особенности религиозной. Познавательные усилия главным образом направлены на историю философии и современную западную философию во всех ее формах. А в секторе политики есть даже коллега, который в течение многих лет с особой симпатией изучает западногерманский консерватизм[20].

2. Господство одной партии

Единственная партия, обладающая в государстве монополней власти, притягивает к себе всех, кто желает что-либо сделать. На ней концентрируется всеобщий оппортунизм трудящихся. Одно из следствий этого состоит в том, что причиной всех бед рассматривается партийная и государственная бюрократия, которой постоянно предписывается лечение в форме "чисток", но которая неизбежно оказывается пораженной коррупцией. Другое следствие менее заметно: возникают моральные элиты, сила которых базируется на том, что они разрывают пуповинную связь с центральной властью. Обычно они складываются из художников, ученых и священников.

Разумеется, было бы совершенно ошибочным развести граждан тоталитарных государств по двум классам: там коррумпированные приверженцы режима, а здесь смелые диссиденты. Даже в высших этажах такой системы есть ниши, в которых можно сохранять моральную порядочность и критический взгляд, более того, собирать вокруг себя единомышленников и способствовать "политике реформ". О том, насколько сложными могут быть отношения, я мог убедиться в конце 70-х годов, когда имел случай ближе познакомиться с одним из советских гостей Немецкого исследовательского общества (DFG). К моему удивлению, вдруг очень скоро мы начали говорить о том, к какой модели ближе советское общество — к средневековому феодализму или индийской кастовой системе. Я узнал, насколько нетерпимыми были условия жизни в деревне и какие предложения по улучшению отношений между городом и деревней исходили из его института в ЦК, где они попадали в корзину для бумаг. Мой собеседник был вполне откровенен, крайне критичен и тем не менее был кем угодно, но только не диссидентом: известный обществовед в официальной зарубежной командировке, ведущий сотрудник одного из институтов Академии наук. И меня вовсе не удивило, когда 10 лет спустя я встретил его фамилию в "Известиях" под статьей, посвященной числу жертв сталинизма. Именно такими критичными сторонниками режима и жила перестройка.

3. Террор

Систематическое угнетение части трудящихся в силу их классово или этнически обусловленной принадлежности к оппозиции является для тоталитарных диктатур чем-то само собой разумеющимся. Что диктатура пролетариата в стране, в которой пролетариат составляет незначительное и политически неопытное меньшинство, неизбежно приведет к угнетению огромного большинства, можно было предположить исходя из самой концепции марксизма[21]. В этом смысле репрессивный аппарат, сразу созданный Лениным для наблюдения и преследования оппозиции, заложен в логике самой системы. Логичным было также усиление и расширение угнетения по мере того, как приходилось поднимать все общество на осуществление утопических целей. Особый размах сталинского террора связан наверняка с параноидальными чертами его характера. Однако из самой сути утопически легитимированной власти вытекает, что она всюду подозревает недовольство и сопротивление и реагирует на это произвольным террором.

Ретроспективный взгляд позволяет лучше увидеть не только механизм функционирования, но и крах коммунистического террористического режима. Систематический террор может уничтожить эффективную оппозицию и гарантировать привилегии властителей. Но террор не может легитимизировать господство, мотивировать труд, поддерживать устойчивое революционное возбуждение. Постоянный террор оборачивается параличом и бездеятельностью трудящихся. У руководителей особенно второго и третьего поколений ослабевает готовность к террору и он не вызывает уже прежнего страха. Они оказываются вынужденными уделять больше внимания традиционным мотивам и интересам, склоняются к компромиссам. И одновременно соответствующий аппарат должен сохраняться, чтобы следить за всем, контролировать негативные следствия обретенной свободы и в случае необходимости осуществлять избирательный индивидуальный террор.