Апостат

Корабль оказался огромен, беременен, и, как положено, крив на мрачный левый глаз с девическими ресницами, со скамейками для гребцов (где примостились урамаки покоренастее, а средь них, как Шило перед казаками, в чалме собственного раздвоенного хвоста и с османским широченным кушаком, уселась на рисовой тумбе креветка, замахнувшаяся было лихо сплетённым кнутом, тотчас перехваченным Алексеем Петровичем, спрятавшим его под тарелку) и даже с миниатюрными уключинками в укроповых венках да отверстиями для вёсел — чуть пошире игольного ушка — правда, залепленными бугорчатыми восковыми шариками, а в самом центре, там где предполагалась мачта, разлеглись ромбовидные мечерыбые ломти, также туго перепоясанные, со спаржевыми дротиками — потешная рота лунных лукиановых ландскнехтов-кенгуру. Алексей Петрович цапнул (продиктованный ностальгией выбор!) за талию нигири-суши с начинкой форелевой икры, окунул её, силясь перещеголять греховную изворотливость Пацюка, в соус (отчего икра приобрела цвет сухарных слёз) и заглотил, не жуя, но раздавив о нёбо, жмурясь да соображая, сколько вина ещё скрывается за этикеткой; Лидочка же с Петром Алексеевичем орудовали вилками настороженно (держа приборы, будто обучаясь раскольничьему кресту), как алчбой с тезеевыми попрёками изведённый дотошный Посейдоша, всё норовя поддеть зубцами в самую огуречную или тунцовую сердцевину юркие маки-суши, да опасливо подстраховывая ладонями, дотаскивали их, рассыпающихся, расплетающихся, малиновыми каплями покрывающих стол, — в пасти! И жевали, держа тыльную сторону запястья перед ртом, точно предохраняя l’orifice от симпозиумной пенетрации.

Алексей Петрович мигом очистил штиборт и принялся за стерляжьи сашими, сам им сооружая рисовые носилки, легче и в то же время торжественнее самого лорда Бэкона, спроваживающего молодца к вальгалловым праотцам во славу христианийского князька, виры так и не заплатившего.

— Здорово это ты наловчился, Лёша, эк его… палочками. По-китайски. — подобострастно и поддерживая себя тусклеющим взором, заручился Пётр Алексеевич лидочкиным союзничеством, кое, отплёвываясь хлопьями вазаби, она даровала супругу куда охотнее, чем барон Даниэл другому бэконову персонажу, настырному, как и все горбунки.

Алексей Петрович, воспользовавшись паузой челюстесжатия сотрапезников, пальцами выщелкнул — раз (не попал), другой (снова промахнулся), третий (угодил верно, захвативши чёрные впадины недоклычья соседней отроковицы, тотчас, правда, сгинувшие), — девицу Гарлин (причём и без того неуёмный тамбуриновый грохот усилился, следуя цоканию его перста, словно кортесов кортеж — змеению иберской танцовщицы) да международным жестом (проткнутое в направлении бутылки пространство, кравческое движение ладони) потребовал повторить.

Ещё раз. Пауза. Краска бешенства на щеках Лидочки, подделывающаяся под стыд и обнаружившая прыщика альбиноса на среднем подбородке, а в отставивших вилку, горбом вверх, пальцах (нет, ногтях!) — страсть к его выдавливанию. Послепасхальная жатва лысеющих чандал, под житогноем бредущих назад, к Голгофе: знать, ганговский Харон, при поддержке андрокоттового элефантового подразделения, требовал двойную плату с европейцев.

Девица Гарлин развернулась, — показавши на правой костлявой ягодице меловый оттиск пятерни, размерами вдвое превышавшей её собственную, — возвратилась с непочатой бутылкой, принявшись столь энергично истязать её своим штопорком женского габарита, что Алексей Петрович, смилостивившись, исторгнул пробку, живо свершивши необходимый обряд; губы прильнули к ободу «чистого» стакана (зачем менять посуду при инцесте, так ли, Эоловичи с Эоловнами?!), и Гарлин удалилась, в каучуковую перчатку погружая пальцы, перебирая ими там, словно примерялась к флейте, да унося симметрический след на ляжке vis-à-vis (нет ничего эротичнее вне дома работающей женщины: первейшей Жорж-Зандкой была, оказывается, Афродита Банальная, банным листом льнущая к еврипидовой пяте!) при гробовом молчании и аритмично шевелившихся губах Лидочки, уже одолевшей прыщ, покорившись во время этой процедуры ребровским заливистым взрывчикам, и блудливо поводя маслянистым бедром, сквозь les bas чётко просматривался каждый пупырышек с предполагавшимся колким зверёнышем волоска, — когда Алексей Петрович участливым взором справлялся о судьбе отцова ридикюльчика.