Апостат

Спаржевые урамаки, серебристые по бокам, зеленевшие остриями на некрашенном носу нового судна, были взяты Алексеем Петровичем на «ура» (Лидочка успела лишь вознести свою дебелую, блёклой бёклиновской наяды, руку) и пошёл опустошать ряд маки — как заправский вишистский милиционер! Macké, «Шиф оф суши» превратился в прогулочный катер, о чём, уже ощущая жар от выпитого, Алексей Петрович мог бы поведать илотовым пращурам со своей вечно-отроковицкой откровенностью Ментора, нерасторжимо связанного с витражным пастырем да отарой отроков, вовсе притихших, сонных, отставивших опорожненные «коки», и только единством заговорщицкого отлива белков доказывающих связь с грохотом кроталона и барабана, перемещающихся сейчас к юго-западу.

Давешнее бесполое дитя ухватило из-за стульной спинки куртку алой кожи, вцепилось в её воротник зубами, — снова показавши нехватку клыков, — перстами изготовившись к одеванию, сдавило кружевной рукав и так, обременённое добычей, кивнуло Алексею Петровичу, ответившему ласково, почти с сыновьей улыбкой, принятой Петром Алексеевичем как ему предназначенную, и взлохмаченной ладонью загородившим от Лидочки стаканово влагалище с шестью следами своей нижней губы: «Ай драйв!». Действительно, не пей, великий архитектор, зиждитель храма мигрени моей, — и Миттеран с чулком на голове тебя доведёт до пирамид! Оба гулких «ай» грянули растянуто, адамовой жалобой безумца.

Петр Алексеевич пьянел скоро, с туповатой благожелательностью поглядывая за окно, где гибкий, почти шарнирный азиатец без каски, подруливши к Mitsubishi Colt на безымянном бежевом мотоцикле, стреножил его, воздевшего от земли долго ещё потом вертевшееся колесо, — и его появление наконец-то восполнило некую нехватку (так шахматный горбунок, сиганув, восстанавливает искомое равновесие), ощутимую, оказывается, не только Алексеем Петровичем, ибо с неба, также накренившегося, точно ждущего сигнала для окончательного подчинения ньютонову закону, прыснула мгновенная гагачья белизна. Азиатец же возник в ресторане, возложил звякло-перебористую связку ключей к подножию кактуса, очутился за осветившейся по периметру барной стойкой (вода помчалась в самовар напористо, гулко) и занялся коктейлями: подкидывая стальные чаны, запуская в них лимонные астериски, струясь шуйцей до самого своего хребта под механическим накатом крепенького — не крупнее антоновского яблочка — апельсина, приноравливаясь одновременно жонглировать половинками ананасной земляники, сверкающими слизисто-улитковым мясцом, поочерёдно закидывая атлантовых Артемиев Филипповичей в миксер, заливая их ворчащими молоками да ромом, водкой или саке, да, — вжавши обоими большими пальцами пунцовую кнопку, — размётывая всё это по гранёным стенам аппарата, ритмично двигая узкой безбровой впалощёкой мордой, упреждая порывы грозового шквала, устремляющегося к стороне полуденной да забиравшегося, чуял Алексей Петрович, чуть на восток. Фруктовая буря обрушивалась в ещё более многогранный бокал, протыкалась соломинкой сомнамбулической окраски, венчалась яблочным абортышем с парой насаженных на вертел маслин, — уже бескостных, а значит, гефсиманскую пытку преодолевших, — и утаскивалась с топотом и плеском ключей (оброненных и снова водворённых в оазис) девицей Гарлин, коей, прикончивший чилийское вино Алексей Петрович, сделал (под смирившуюся с судьбой переглядку Лидочки с отцом) свой экзотический заказ кистью, умевшей принимать самые замысловатые, самые неестественные для человечьей длани формы.

Азиатец, вдруг задрожавши ноздрёй, кивнул, как лошадь в деннике, заслышавшая шорох ночной подачки, гикнул, подбросивши мандарин, живо четвертовал его, стрельнул, промахнувшись, по люстре, цитрусовой косточкой, рванул щетинистый куполок половинки киви, по весне обычно пахнущий, словно сильвапланский утёс — черникой («Да, завтра, пап, не забудь бритвы». Пётр Алексеевич не расслышал, обративши взор на горемычного, как Пенфей, карапуза в джинсовой пижаме, с галлоном мескаля под мышкой, взгромоздившегося за руль своего Colt’а и взведшего его курок, ожидая, пока последняя краснокожая дриада влезет грязными бутсами на заднее сиденье), — тут-то весь арсенал алхимических ингредиентов с пробирками и даже самоварным блюдцем, — наполненным, точно в ожидании аспида кумирни, киселём, — свалился, сбитый жилистым локтем, переусердствовавшим в имитации удара крыла — лишь Алексей Петрович уловил как золотой плеск осколков совершенствует, обрамляя его, дальний барабанный гул.