Апостол, или Памяти Савла

– Мир вам, рабби Кифар, – Нируц поклонился. – Мы запоздали, прошу извинить.

– Мир вам, адон, – ответил кохен и пристроился рядом с Нируцем. – А я вас жду, его преосвященство уже справлялся… Кто этот офицер?

– Это капитан Малук, старший инспектор резидентуры, – представил Севелу Нируц. – Малук, это рав Кифар, секретарь его преосвященства.

У Кифара были бесцветные бегающие глаза. В углах рта собралась серая слюна. Кохен часто смаргивал, на левой щеке у него рдел созревший прыщ.

Севела поклонился и потянулся за жетоном, но кохен сделал быстрое движение головой, и пятеро легионариев, что стояли у входа, разомкнулись, пропуская. Севела, Нируц и рабби вошли в преддверие.

И там тоже стояли романцы. В мраморном преддверии всякий звук многократно усиливался. Звяканье амуниции, стук древка о каменный пол, лязг налокотника о панцырь – все звучало раскатисто и резко. Легионарии переговаривались, и под высоким сводом их голоса превращались в рокочущий гул. Романцы стояли вдоль стен и оглядывали строгое убранство преддверия. Им, верно, удивительно было видеть храм, в котором нет ни одной статуи.

«Каиаху допустил, чтобы романцы вошли в Храм! – подумал Севела. – Небывалое дело!»

– Как он держится? – спросил Нируц кохена.

– Налево… Нет, нет – сюда… Он ведет себя глупо.

– Дерзит?

Они миновали узкий проход и пошли по галерее. Севела поспешал за кохеном.

– Этот иеваним с первых минут настроил против себя половину комиссии, – неприязненно сказал кохен. – Огрызается и грубит. Заявил рав Иакову, что тот, видите ли, слаб в Декалоге…

– Вполне может быть, что так оно и есть, – сказал Нируц. – Насколько я помню почтенного рав Иакова, его достоинство не в глубоком знании Книги, но в абсолютной преданности его преосвященству.

– Возможно, – осторожно согласился рав Кифар. – Однако дерзить рав Иакову глупо.

– Почему вы говорите, что этот человек – иеваним? – спросил Севела.

– Его зовут Стефаном. Кто же он, если не иеваним? – Кифар покосился на Севелу. – Хотя говорят, что он родом из Нацерета. Странное имя для человека из Нацерета – Стефан. Направо. Сюда. Сиденья для вас во втором ряду.

Кохен с усилием отворил массивную одностворчатую дверь. И тотчас же в уши Севелы ударил гневный крик.

– А так скажи же тогда, богодерзкий Стефан – отчего ты утвержал, что тот кудесник разрушит Ерошолойм и отменит Закон Моше?!

– Не перевирай мою проповедь! – ответил другой голос. – И богодерзким не называй! Я покуда еще не слышал доказательств моей богодерзкости!

Севела ступил в квадратный зал, где посреди в деревянных креслах сидели шестеро кохенов первой череды. Перед ними стоял невысокий человек в холстяной лацерне. За спиной у стоявшего расселись прочие синедриональные, всего здесь было до полусотни кохенов и служек. Два стенографа, склонясь, водили стилосами по таблицам. Нируц взял Севелу за локоть и провел к двум пустым сиденьям. Рабби Кифар мгновенно исчез за рядами. Севела опустился на сиденье, Нируц сел справа.

– Каиаху здесь нет, – шепнул Севела на ухо Нируцу.

Нируц сжал его руку и приложил палец к губам. Потом он кивнул в сторону. Справа, из задрапированной ниши, выглядывало колено под клетчатой полой. Севела подался вперед и увидел человека в кресле. Он увидел хошен с квадратными камнями, цветастые лямки эйфода и венец на шнурах, поверх тюрбана. Обрюзгшее лицо, большой властный рот, мясистый нос и сросшиеся брови – это был первосвященник Каиаху. Уроженец Газы, сын ткача, кохен в Аполлонии и любимец двух наместников, Каиаху бен Эфор.

– Ты говорил слова против святого места и закона Моше! – прокричал престарелый кохен с близко посаженными черными глазами. Старец шагнул к обвиняемому, так, что отлетела пола хитона и мелькнула белая ткань льняных штанов.

– Чушь! – отрезал стоявший и смело посмотрел в лицо кохену, встречая напор. – Трижды чушь! Все, что тебе неугодно, ты объявляешь богодерзким!

– Кто его обвиняет? – тихо спросил Севела.

– Иаков бен Иорам, – шепнул в ответ Нируц. – Того и гляди забьется в падучей. Это излюбленный прием Каиаху. Он выставляет на комиссиях бешеного Иакова. Тот непрерывно кричит на обвиняемых, и люди теряются. Но этот-то парень не из робких.

– Ты все кричишь, рав Иаков, все вопиешь, – свободно сказал Стефан. – Верно, надеешься, что я оглохну. Мне есть что ответить высокой комисии. Только, боюсь, меня тут слушать не захотят.

Колено за драпировкой шевельнулось. И сразу вступил другой кохен.

– Ты вольно проповедовал, Стефан! Ты говорил, что Предвечного нет в Ерошолоймском Храме! – сказал толстый старик со скошеным плечом.

– Не так я говорил! – твердо ответил Стефан. – Вам неверно донесли, почтенные старцы. А может быть, донесли дословно, но вы сами теперь так хотите все представить, будто я оскорбил Храм. А слова мои были такие: Предвечный везде. И в Храме он, и в каждом доме, и над каждой дорогой, и над всеми полями и виноградниками! Я одно говорил и говорю – Храм не есть дом Предвечного! Все мирозданье Ему дом!