Апостол, или Памяти Савла

Он печатал споро, перед ним лежала рукопись статьи, экселенц ее уже выверил и выправил. Левым полушарием Дорохов гнал текст, а правым переживал, что Курганова может разнести его сочинение по всем правилам редакторской порки. И вот тогда будет и скучно, и грустно, и некому руку подать. Он потратил на книгу год жизни – тут, впрочем, он себя одернул: «год жизни» это перебор. Книгой он занимался по вечерам, ночами и в выходные; и не всякий день он ею занимался – хватало времени и на «приключения тела», и на коньячок с Сеней, и на посиделки с мужиками. Он питал надежды, появились уже кое-какие честолюбивые мыслишки. А главное – он отчаянно хотел, чтобы книга получилась. Чтобы он стал господин писатель. Чтобы это произошло вдруг, без литинститута, без литобъединений, без долгого, кропотливого вхождения в словесную специальность. Вдруг – и все. И объявился, как чертик из табакерки, никому прежде не известный младший научный сотрудник с пухлой папкой под мышкой. А в папке той – потрясающая штука, издевательское переосмысление основ, скептическое напоминание о том, что история делалась живыми людьми, и все каноны, какие есть на свете, тоже писались живыми людьми. И половина той истории, и половина в тех канонах – вранье…

Ну да, как же. Курганова через неделю, или через две, или через три (когда она еще одолеет Дороховское графоманство, она такие книги читала в рукописях и таких людей поила чаем, что этот лепет, эти потуги на исторический анализ у нее зевоту, наверное, только и вызовут) вежливо скажет: «Вам, конечно, еще надо много работать над стилем и композицией, Михаил. Но вы пишите. В вашей… книге что-то есть. Да, определенно – в ней что-то есть. Удачные обороты, яркие образы. Вам надо учиться, Михаил… Разумеется, это вопрос не одного года. Кстати, вы знаете, – эта идея, которая в вашем тексте угадывается, – она уже была задействована у имярек… Но вы все равно пишите, Михаил».

И опять, получается, ты брезгливым щелчком отброшен на стартовую линию. И опять ты непонятно кто. И опять надо начинать с начала. Да и надо ли начинать? А может быть, пора, наконец, забыть обо всем, кроме докторской?

Он потушил в чашке Петри «казбечину» и напечатал: «…на иммобилизированных моноклональных антителах NK-2 из бактериального штамма-продуцента получен чистый человеческий лейкоцитарный интерферон „А“ („альфа-ИНФ-А“), гомогенный при электрофорезе в полиакриламидном геле в присутствии DS-Na и обращенно-фазовой…»

Ну а с другой стороны – а что Курганова? Что, это его последний шанс? Да он еще неделю назад о ней не знал и спал спокойно. А вот в том-то все и дело, что когда не знаешь, когда не поманили еще морковкой, пока не затеплилась надежда – так и не психуешь. А повеяло легким ветерком удачи – и начинаются нервические раздумья. Так, ладно, задвинем… В конце концов, никто не запрещает пуститься во все тяжкие, пойти обычным путем, последовательно – через тупых вахтеров («Вы к кому, молодой человек? Пропуск есть на вас?»), через таких занятых-презанятых дам в отделах рукописей («А вы, простите, откуда? У вас с кем договоренность? Что значит „сам по себе“? Есть определенный порядок, молодой человек, пришлите по почте, рукописи мы не возвращаем…»), через какие-то знакомства («Да, я просмотрел ваш текст… Ну, что вам сказать…»). Отксерокопирую свой опус, разнесу в десять мест и буду ждать. И все. И нечего психовать.

Он вытащил из пачки еще одну папиросу, обмял, постучал толстым табачным столбиком по столу, дунул в мундштук, прикурил.

Три дня тому назад говорили с Сенькой. Он спросил:

– Мишка, я не понял это место, про «мертвые письмена». Что ты имел в виду?

Дорохов ответил:

– Это из Гинзберга. «Комментарии к Талмуду». Саня Лифшиц мне давал в прошлом году «Комментарии к Талмуду». Тягомотина, конечно, неописуемая. Но одна фраза зацепила. Хорошо сказано. «Мертвые письмена следует оживлять интерпретацией».

«…силохром С-80, модифицированный иминодиуксусной кислотой, альфа-фенилэтиламином, бета-нафтиламином и голубым декстраном-2000 („Pharmacia“, Швеция), получали обработкой 5 г эпокси-активированного силохрома С-80 4-мя ммолями соответствующего реагента в растворе, содержащем 3,62 г К2СО3, 74 мл воды и 27 мл диоксана при 80 гр. Цельсия в течение 2,5 часов…»

Скрипнула дверная ручка, он раздраженно покосился.

– Дор, у тебя сигареты есть? – спросила Великодворская.

Она так несчастно выглядела, такая серенькая была, такая заморенная, что он все свое раздражение проглотил.

– Нет у меня сигарет, Танюха, – сказал он. – «Казбек» есть. Хочешь?

– Давай твой «Казбек».

– Не переживай, Танька, – сочувственно сказал Дорохов. – Не отчислит он тебя. Высечет и высушит, потом сам же тебе сопли подотрет. Что ты там делаешь?

– Да ничего уже не делаю, – устало сказала Великодворская. – Статью читаю. Ох, Миха, я такая тупая. Меня, наверное, утопить надо было, когда я маленькая была. Не соотносится у меня ничего с их результатами.

– Что за статья?