Итак, несмотря ка то, что Павел передвигается в этот период мало, он много пишет. Он несколько раз объявляет о своем визите к коринфянам, но без конца откладывает его и, надо полагать, не планирует путешествия раньше, чем осуществит торжественное возвращение в Иерусалим после общего осмотра европейских Церквей[773]
. Таким образом, переписка была частой и имела важное значение для обеих сторон, хотя сохранились только несколько писем Павла. Коринфяне особенно охотно сообщались с ним через курьера[774].Это вполне устраивало Павла, который никогда не был силен в риторическом искусстве и гораздо лучше проявлял себя в писаниях[775]
. Годы, проведенные в Ефесе, когда Павел оттачивал свое эпистолярное орудие, имитируя — ни больше ни меньше — греческих философов, начиная с Эпикура, способствовали приобретению литературного размаха. Его переписка обширна и весьма многообразна, хотя это не сразу бросается в глаза, потому что Послание к Филиппийцам и каждое Послание к Коринфянам, в действительности, являются материалом, который объединяет писания, сильно разнящиеся по характеру, времени и происхождению[776]. Павел поддерживал личную переписку, из которой до нас дошло письмо к Филимону, и вел переписку деловую, вроде «расписки о получении»[777] или «письма о предоставлении полномочий», аналогичное письму, которое он дал Титу и посланникам, сопровождающим его в Коринф[778]. Большинство писем представляют собой писания по поводу какого-либо события, свидетельствуя о немедленной, иногда страстной реакции на него: после возвращения Тимофея, объявившего о своей неудаче у коринфян, Павел тотчас же адресует им письмо «со многими слезами»[779].Некоторые послания, весьма суровые, возможно, никогда не были отправлены — Павел заменял их на более мягкие, когда ситуация изменялась[780]
.Но импульсивная натура Павла была способна возвыситься и до уровня научного письма, отражавшего мнение серьезного руководителя, отдающего отчет в своем знании и ответственности, для которого пришло время обобщений: Павел формулирует суть своих мыслей в длинных Посланиях к Коринфянам, к Галатам, к Римлянам, написанных в Ефесе и во время обратного путешествия; Второе послание к Коринфянам, Послания к Галатам и к Колоссянам, где личное участие Павла сомнительно, изложены как энциклики[781]
, предназначенные для всей провинции. Все послания свидетельствуют о серьезной работе над стилем и композицией: Павел не был греческим ритором, но его усиленное желание заставить читателей, принадлежащих к разным культурам, разделять его понимание евангелия привело к тому, что он использовал литературные формы, такие же софистические и такие же многообразные, как духовное Завещание, используемое в иудейской эллинизированной литературе, весьма ценимой последователями Иоанна[782], или как римская апология, систематизированная Цицероном[783].В общем, Павел многому научился в Ефесе: в зрелом возрасте, как и в молодые годы, жажда знаний была отличительной чертой его натуры[784]
.Он сильно сроднился с эллинистической культурой за годы своего апостольства, когда все больше подвергался влиянию греческой философии: слово «единомыслие», например, столь характерное для классической мысли, встречается в писаниях Павла на намного чаще, чем в Ветхом Завете, на котором он воспитывался. Именно в это время он принял греческую философскую концепцию «Полноты» (
Знакомство Павла с ессенизмом также возрастало, что является лучшим доказательством — если оно требуется — того, какой огромной свободой ума обладал апостол, никогда не становившийся пленником какого-нибудь доминирующего направления и чей критический ум был крайне жаден к знаниям. Некоторые из его самых близких сотрудников, возможно, бывших иоанновских последователей[789]
, явились распространителями отдельных идей ессеинизма; Павел также принимал и считал возможным следовать этим идеям… Его помощники яростно боролись с отступничеством колоссян, которых прельщало служение ангелам и праздничные ритуалы, но сам он распространял в Коринфе некоторые ессейские идеи, как, например, применяемая к обществу верующих метафора «Храм»; возможно, он даже включил в одно из своих писем ессейский отрывок, который выражает традиционную оппозицию, пропивопоставляя тьму — свету, Христа — Сатане, Бога — идолам…[790]