Апостол Павел

Пересыльный заключенный из провинции обычно должен был явиться в преторианскую казарму, потому что префект претория[1062] выполнял обязанности стража порядка в столице. Но трудно представить себе, чтобы такое высокопоставленное лицо, как Бурр[1063] — один из наставников Нерона — лично занимался бы, прямо скажем, незначительным случаем, который, конечно же, не состоял в ведении секретной полиции![1064] Поэтому Павел скорее всего имел дело с одним из подчиненных префекта, может быть, с главой преторианской охраны. Узнав, что обвинители Павла еще не прибыли в Рим, он позволил ему жить отдельно, в охраняемой резиденции, вместе с воином, стерегущим его. В первые дни Павел пользовался гостеприимством одного из своих последователей или друзей, но принципы античного воспитания не позволили ему злоупотреблять ситуацией, и он снял для себя жилище[1065]. В Риме Павел не был безденежным: он нашел друзей и родственников. Они, покинув Ефес, в 54 году, организовали здесь домашнюю Церковь[1066]; среди тех, кто состоял в обществе Тарса, филиал которого располагался на площади, конечно же, были члены его семьи; возможно, даже его сводный брат находился в столице…[1067]

Потянулось время ожидания. Павел находился в Риме с самого начала весны 58 года, со времени открытия мореходного сезона. Весна и лето прошли, а посланников из Иерусалима все не было. Прошла еще одна зима, а потом и весь теплый период 59 года — ожидание продолжалось: римское предание сохранит память как раз об этом двухлетнем пребывании Павла в столице[1068].

Никто так и не пришел. Во всяком случае, дело так никогда и не слушалось в имперском суде. И по окончании этих двух лет Павел оказался свободным. Как бы там ни было, он не засиделся в заключении, подобно тем иудейским священникам, которых Феликс также отослал в Рим, чтобы уладить их распрю с первосвященником (в 54–55 годах), и которые ожидали здесь своего суда до 63 года[1069]. Римская империя не имела еще положений о сроках рассмотрения дел[1070]. Впрочем, маловероятно, чтобы иерусалимские власти продолжали настаивать на обвинении, за которое полагалось столь тяжелое взыскание, учитывая их возможные опасения, что имперский суд может отказать им в иске и отправить их по инстанциям — как это сделал Галлпон в Коринфе — что все равно ни к чему не приведет, потому что Павел, очевидно, отказался бы возвратиться в Иерусалим[1071].

Освобождение Павла, вероятно, стало возможным из-за загруженности римских судов в начале Империи. Правда, у императоров был вполне радикальный способ прояснять ситуаций: они лично уничтожали материалы следствия, даже не вызывая противные стороны в суд[1072].

Так или иначе, но тишина со стороны Иерусалима и отсутствие связи между Священным городом и синагогами Рима было большим сюрпризом для Павла и его миссии: иудеи, с которыми он встречался, не получали никаких известий из Иудеи; приезжие с Востока также не имели писем, которые могли быть неблагоприятны для Павла. Правда, последние именитые граждане, которые незадолго до освобождения Павла предприняли путешествие в столицу Империи, были иудеи-эллинисты из Кесарии, знакомые с ходом процесса, так как он проходил в их собственном городе, но среди них были сторонники Павла[1073]. Их влияние, возможно, распространялось на некую самаритянскую группу эллинистического направления, которая могла представлять собой, по мнению Евсевия[1074] [1075] начальный стержень Римской Церкви в сороковые годы. Спустя приблизительно двадцать лет большинство римских обществ будут еще верны иудаизму, оставаясь сторонниками умеренного пути, подобного тому, которого придерживался Петр и другие иерусалимские апостолы, пути, пролегающего между традициями и требованиями иудаизма и принятием язычников[1076]: понятно, что Павел мог бы спросить себя, воспринимают ли они его как «скандального» автора Послания к Галатам или как осторожного теоретика Послания к Римлянам.

Во всяком случае, иудеи в Риме были рассредоточенным народом, не имеющим ни унитарных организаций, ни националистического духа, что было не характерным, например, для обществ Александрии, хотя и от них нельзя было ожидать единодушного отклика. В социальном плане все иудеи были вовлечены в доминирующую культуру, большинство из них говорили на греческом и только меньшая часть — на латинском языке; в религиозном же отношении были, разумеется, синагоги, придерживающиеся традиций весьма строго, как, например, синагога Иудеев и другие, более связанные с обществом язычников, как те, что находились под покровительством Августа и Агриппы, его зятя[1077]. Наконец, геродийские князья, которые очень часто состояли при дворе, представляли собой как бы центр объединения сил и могли призвать на судилище основные группировки: Павел знал, что делал, когда в начале своего Послания к Римлянам сразу после своих родственников и близких перечислил тех геродийцев, с которыми был знаком[1078].