Апостол свободы

Но возможно, что зодчий, изваявший указующую руку, думал не столько о розах, сколько о шипах, — о страхах и мучениях, которые превращали созданный природой рай в удушливый ад и которые можно было назвать одним словом: турки. Они жили в северной части города, там, куда указывала рука, и даже в тени церкви св. Богородицы было трудно забыть об унижениях рабства. На протяжении веков племя владык запрещало строить церкви, и болгары молились богу тайно, за высокими оградами, в молельнях, наполовину врытых в землю и замаскированных под обычные дома. В то время, когда была построена и освящена церковь св. Богородицы, Османская империя провозгласила реформы, известные под названием Гюльхан Хагги Шериф и Хатт-и Хумайюн, получившие большую гласность и предоставлявшие ее христианскому населению известные права, — если не на деле, то на бумаге; однако болгары давно приучились не попадаться на глаза завоевателям подобно собаке, которая в любую минуту ожидает пинка, и потому строили свои непритязательные церкви подальше от центральных площадей. У св. Богородицы не было ни купола, ни колокольни, в то время как над зеленым морем ореховых садов вздымались белые минареты множества мечетей, и путник, въезжающий в Карлово, мог не сомневаться, что перед ним — город, где власть принадлежит исламу.

Само название Карлово турецкого происхождения и дано в память о Карлызаде Гаази Лала Али-бее, которого султан Баязид II милостиво одарил здешними землями В 1485 году Карлызаде Али-бей построил в новых владениях Куршум-мечеть, а когда уже в преклонном возрасте решил вернуться на родину, в Анатолию, засвидетельствовал свое благочестие, навечно закрепив за мечетью доходы от своих владений в Болгарии.

Обычно болгары тихо и мирно жили в соседстве с турками, — разумеется, при условии, что они вовремя платили налоги, а на все вопросы отвечали со смирением и к ответу присовокупляли взятку; но в любую минуту достаточно было малейшей искры, чтобы вызвать взрыв мусульманского фанатизма, и он заливал окрестности как лава, оставляя после себя слезы и пепел пожарищ. Ничья жизнь и ничье имущество не были в безопасности. Нередко ночную тишину нарушали отчаянные вопли, причину которых никто не смел выяснять. Если болгарин был так неблагоразумен, что жаловался на турка, вскоре в его лавке вдруг возникал пожар без видимых причин. В любой момент можно было ждать, что в ворота постучат и хозяина вызовут в конак;[1] вызов падал на его голову как гром с ясного неба и мог кончиться приятельской беседой с каймакамом[2] за чашкой горько-сладкого кофе или пытками и ссылкой в раскаленную базальтовую пустыню Диарбекира, за тысячи километров от дома, в безлюдные горы Малой Азии.

По всей Болгарии пели не только о любви юноши к девушке, не только о радостях и печалях обычной жизни; песни повествовали о ее ужасах с обыденной простотой, от которой даже сегодня стынет в жилах кровь и сжимается сердце. Песни рассказывали о том, как женщин уводят в цепях в рабство, отрывая от их родного дома и детей; об украденных невестах; о насильственном обращении в ислам; о пытках и допросах, о тюрьмах и казнях.

Дома в городе стояли спиной к мощеным улицам, а пышные сады прятались за белеными стенами двухметровой высоты, крытыми черепицей. Турецкое иго заставляло болгар прятаться, уходить в себя; каждая семья огораживалась каменными стенами, внутри которых пыталась создать оазис уюта и гармонии в зыбком море неуверенности в завтрашнем дне и страданий. Снаружи гладкие белые стены строги и неприступны, как стены крепости или монастыря, однако стоит прохожему ступить за массивные, утыканные гвоздями ворота, и он окажется в миниатюрном раю, созданном руками человека, поражающем обилием красок и оттенков, где царит мир и гостеприимство. Дворы аккуратно вымощены камнем, составляющим геометрический узор, в домах побогаче стены украшены фризами и росписью; балюстрады увиты ломоносом и вистерией, на верандах ярко цветет герань и бегония. Цветы и плодовые деревья, какие только можно себе вообразить, от простеньких фиалок до экзотических олеандров и алых гранатов, наполняет сад ароматом, игрой солнечных бликов и теней. Перед домом путник увидит беседку, увитую виноградом, которая летом служит гостиной. Здесь мужчины читают газеты и обсуждают свои проблемы за чашкой дымящегося кофе, а женщины прядут, и сплетничают; здесь прохладным летним вечером вся семья собирается для ужина, усаживаясь на подушках или низеньких табуретках возле круглого стола, на пядь возвышающегося над землей. Улицы принадлежат завоевателям, там подстерегает опасность, и карловчане стараются не выходить со двора без особой нужды, а к соседям наведываются через особые калитки в заборах, отделяющих один дом от другого; так мышь ухитряется обежать весь дом, прячась за дощатой обшивкой стен и не высовывая носа наружу.