Апостол

Доходы серебряников резко сократились. Хозяин одной из крупнейших мастерских, некто Димитрий, организовал "митинг протеста" вместе со своими возмущенными коллегами. На собрании присутствовало и несколько работников-христиан, рассказавших потом Луке о происшедшем. Что было первоначальной целью Димитрия — неясно, но речь его разожгла такие страсти, что события вышли из-под контроля.

Димитрий не делал секрета из причины своего гнева, лишь слегка прикрываясь убеждениями и верованиями.

"Друзья! — кричал он, — вы знаете, что от этого ремесла зависит благосостояние наше; между тем, вы видите и слышите, что не только в Ефесе, но и почти во всей Асии этот Павел своими убеждениями совратил не малое количество людей, говоря, что делаемые руками человеческими не суть боги. А это нам угрожает тем, что не только ремесло наше придет в упадок, но и храм великой богини Артемиды ничего не будет значить, и исповергнется величие той, которую почитает вся Асия и вселенная".

Слушатели пришли в ярость и стали выкрикивать храмовый лозунг: "Велика Артемида Эфесская!" Они пустились бежать по улицам туда, где все жители города инстинктивно собирались в минуту опасности — в театр на склоне горы Пион, мест'о проведения ежемесячного Народного Собрания, членом которого являлся каждый взрослый мужчина — гражданин Эфеса. Они бежали вверх по ступеням ко входу в театр, крича: "Велика Артемида Эфесская!", и многие бросали свои дела и торговлю, устремляясь за ними уверенные, что произошла какая-то страшная беда или важное событие. Серебряники обыскали и схватили двух товарищей Павла, македонян Аристарха и Гаия, и потащили их за собой. Все больше горожан набивалось в театр, заполняя ярус за ярусом, а Димитрий и его сообщники, окружив Аристарха и Гаия, стояли на середине сцены. Как раз в это время театр ремонтировали и перестраивали, и рабочие-строители в изумлении побросали инструменты, чтобы узнать, что же все-таки происходит.

Когда Павел, находившийся в другой части города, услышал о случившемся, он решил пойти в театр и обратиться к толпе. Он хотел не только спасти своих друзей, но и обратиться к самой большой в его жизни аудитории. Театр вмещал 19 тысяч человек, и он был полон. Акустика в театре была великолепная. Павел знал — если ему удастся заставить толпу замолчать, он сможет проповедать об Иисусе.

Но ученики не пускали его, опасаясь за его жизнь. Пока они спорили, прибыли гонцы от асиархов, подружившихся с Павлом во время его заключения в проконсульском дворце. Они тоже просили его не рисковать. Павел согласился с их доводами, понимая, что случайная ярость толпы может нарушить все его планы.

Тем временем в театре, сухо рассказывает Лука, "одни кричали одно, а другие другое, ибо собрание было беспорядочное, и большая часть собравшихся не знали, зачем собрались".

Старейшины иудеев опасались погрома, и по их предложению "из народа был вызван Александр", представитель иудеев. Он вышел на сцену и поднял руку, призывая к тишине. Он хотел объяснить, что иудеи тоже ненавидят Павла, и у них с поклонниками богини в данном случае одна цель.

Но кто-то узнал его и сказал, что он иудей. Другой закричал: "Велика Артемида Эфесская!" — "Велика Артемида Эфесская!", загремела толпа в ответ. Наступила массовая истерия. Храмовый лозунг повторялся снова и снова, пока весь театр не начал распевать четыре греческих слова: — "Мегале э Артемис Эфесион!" Крики раздавались по всему городу, над кораблями, стоящими в гавани, в холмах по ту сторону залива; солдаты, несущие службу на стенах, тянущихся по склонам Коресса, с удивлением смотрели вниз. С верхних ярусов театра, как на ладони, виден был весь город, и мраморная колоннада по обеим сторонам дороги, ведущей в гавань, и залив… Но толпу не интересовали виды. Работа была брошена, обед не приготовлен, никто не замечал жаркого полуденного солнца. Монотонный, теперь уже бессмысленный крик повторялся и повторялся "Велика Артемида Эфесская!"

Высший выборный чиновник в городе, наблюдавший за порядком, был чрезвычайно встревожен. Римляне не признавали таких беспорядочных собраний и потому не вмешивались. Но если они сочтут происходящее за начало восстания, — думал блюститель порядка, — они могут наказать город и отменить последние остатки автономии. Но чиновник был человком рассудительным. Он хотел подождать до тех пор, пока возбуждение не уляжется само собой. Через два часа, когда солнце уже коснулось склонов Коресса, терпение его истощилось.

Подняв руку, он вышел на середину сцены; все знали, что этот человек ответствен за проведение народных собраний. Шум прекратился.