Апостольская командировка

— Представьте, что завтра возьмем быка за рога, поставим вопрос ребром — есть бог или нет его? Тося Лубкова еще больше замкнется в себе. Саша Коротков произнесет во всеуслышание всем известные истины. Нам же нужен спор, как коллективная форма мышления. Коллективная! Чтоб вглядывались друг в друга, искали единомышленников, убеждали противников, духовно общались между собой. Начнем, скажем, с вопроса — наука или культура. Вы говорите — нейтрален для атеистической пропаганды? Нет! Это трамплин и к разрешению религиозных проблем. Пусть учеба идет своим чередом, пусть на уроках преподаются, как и раньше, законы Ньютона, теорема Пифагора, пусть там ученик отвечает сам за себя, но зато после уроков, во время перемен он должен попадать в атмосферу неостывающих дискуссий. Будут меняться темы и вопросы, одни отмирать, другие рождаться, а спор пойдет изо дня в день. Культура, наука, мораль, религия — широкий охват, общие интересы, общая жизнь, нельзя остаться в одиночестве. Тося Лубкова в конце концов найдет товарищей, более интересных и более близких духовно, чем тетя Сима с ее ветхозаветным богом.

Я замолчал.

Первым подал голос Аркадий Никанорович.

— Благими помыслами дорога в рай вымощена. Как это сделать? Конкретно!

Как? — обнадеживающий вопрос, с него начинается исполнение замысла.

— Давайте думать, — ответил я.

15

В конце педсовета меня позвали из-за стола к телефону.

— Анатолий Матвеевич, — женский голос, — с вами хочет встретиться товарищ Ващенков. Не смогли бы зайти сейчас?

Ващенков — первый секретарь райкома партии. Он человек сравнительно новый, всего год назад появился в нашем районе. Говорили, что перед приездом сюда он пережил семейную драму — жена его влюбилась в учителя, — что Ващенков до сих пор отправляет ей по два, по три письма в неделю, должно быть, не может ее забыть. Он весь отдался работе, даже жил прямо в райкоме, в комнате, где некогда останавливались командировочные из области. В экстренных случаях какой-нибудь председатель колхоза из отдаленного сельсовета, если не заставал Ващенкова в кабинете, то проходил по этажу и стучался прямо в комнату, иногда подымал секретаря райкома с постели. Не было случая, чтоб Ващенков возмутился, повернул от дверей неурочного посетителя. Высокий, сутуловатый, с длинными руками, неловко болтающимися у самых колен, с замкнутым лицом и внимательным взглядом маленьких, глубоко запавших глаз, одним своим видом он вызывал уважение. Я довольно часто наблюдал за ним на собраниях: всегда сосредоточенно озабочен, быть может, потому, что дела в районе не блестящи. Прежний секретарь Хомяков переусердствовал — сдавал на мясопоставку дойных коров, даже быков-производителей отправлял под нож, — за что и полетел с работы.

Вызывают неспроста! И я не ошибся. По кабинету Ващенкова вышагивал Лубков, о чем-то говорил, при моем появлении оборвал себя на полуслове.

Коротко остриженная голова слишком кругла, сглажена, напоминает шляпку только что проклюнувшегося из земли подберезовика. Лицо щекастое, румяное, моложавое, по нему никак не подумаешь, что у этого человека дочь десятиклассница. Одет он с претензией на моду. А в нашем городе своя мода, не столичная и отнюдь не западная, — узкие брючки не признаются. Пухлую, выдающуюся вперед грудь Лубкова обтягивает перехваченная широким ремнем гимнастерка, ноги упрятаны в просторнейшие бриджи, напоминающие юбку, широкими складками они ниспадают на узенькие хромовые сапожки.

В сутуловатой осанке Ващенкова чувствовалось что-то подчеркнуто бесстрастное, судейское. Он утомленно взглянул на меня, попросил садиться.

— Анатолий Матвеевич! — Голос глуховатый, мягкий, но какой-то отрешенный, таким голосом можно разговаривать и с ребенком и с человеком, в неправоте которого убежден. — У вас в школе произошел досадный случай! Думается, что его надо принимать как сигнал какой-то опасности? Не так ли?

— Так, — ответил я.

Ващенков секунду-другую глядел мне в лицо своими запавшими голубыми глазами.

— Очень хорошо. Какие вы приняли меры?

Меры?.. Пощечина Тоси — «не верю!». Метель, мечущаяся в пустынном городе, бессонная ночь, голова, распухшая от мыслей, разговор с десятым классом, Костя Перегонов, Саша Коротков, снова Тося Лубкова, наконец — педсовет… Можно ли все это втиснуть в привычную до зевоты фразу: принял меры.

— Меры… Я уже не думаю о них.

Лубков, услышав мой ответ, застыл, как охотничья собака, почуявшая в камышах уток.

— Как вас понять? — вежливо осведомился Ващенков.

— Хочу, чтоб школа жила по-новому, а это несколько шире, чем принять обычные меры.

— По-новому… Переворот?

— В какой-то степени.

— Значит, этим признаете, что до сих пор вы неверно работали?

— Приходится признавать.

— Сколько лет вы директором?

— Двадцать.

— И теперь считаете, что в течение двадцати лет вы действовали ошибочно?

— Не во всем, а в чем-то да.

— Ваша школа была, кажется, не на плохом счету?

— Считалась одной из лучших по области.

Ващенков замолчал, не сводя с меня испытующего взгляда. И тут вступил в разговор Лубков. Энергично вышагивая по крашеному полу, он обрушился на меня: