Аппассионата. Бетховен

Было понятно, что необычайно одарённый, но зачастую грубый и невыносимый человек в действительности обладал наивной, легкоранимой душой ребёнка. Казалось, мальчик был для него последней надеждой.

— Ну, как у нас дела, Карл?

— Спасибо, хорошо, дядюшка.

Эти слова вполне можно было прочитать по губам.

— Я же просил тебя, Карл, называть меня отцом.

— Мой дорогой отец, — тихо произнёс мальчик и обвил руками шею Бетховена.

— Мой дорогой сын.

Глаза Фанни подёрнулись пеленой, она едва не всхлипнула и, отвернувшись, вдруг подумала, что, может быть, её ненависть к Карлу не что иное, как ревность. Карл был недостоин любви. Отец полностью был согласен с ней, он много занимался мальчиком и мог оценить его характер. Наверное, стоило выразиться ещё резче. Ей это подсказывал женский инстинкт. Карл был настоящим актёром, в свои двенадцать лет он умел уже изворачиваться, как угорь, и очень убедительно лгать. Он оказался сыном своей матери и вряд ли когда-нибудь изменит свою натуру. Змея останется змеёй, даже если её нежно прижмёшь к сердцу.

— Что же мы будем теперь делать, сынок? — Бетховен протянул руки к своему подопечному. — Ты действительно веришь, что я к тебе хорошо отношусь?

— Дорогой отец!

Этот человек с душой ребёнка, разумеется, не заметил, что мальчик говорил слишком слащаво, а поведение его было наигранным. И глаза его, когда требовалось, выражали наивную доверчивость, и сам он казался таким чистым, открытым...

— Ты непременно должен выбрать себе творческую профессию или стать учёным, мой мальчик, ибо только эти люди внутренне свободны. Для этого у тебя есть все задатки. Тебе нравится у Джианнатазио?

— Очень.

Он был прямо-таки воплощением искренности, и даже Фанни, наверное, не усомнилась бы в правдивости его слов, если бы всего лишь час назад один из учеников не рассказал, как гнусно Карл отзывался о ней.

— С каким удовольствием я забрал бы тебя с собой в Вену...

Фанни сразу же увидела, как на мгновение у Карла алчно сверкнули глаза. В следующую минуту он покорно склонил голову и ласково потёрся лбом о плечо Бетховена, который конечно же ничего не заметил.

— Поверь, разлука с тобой приносит мне неимоверные страдания, но тебе, сынок, необходимо жить и учиться в спокойных условиях, чтобы достичь высоких целей. Не стоит дёргать тебя, нечего таскать туда-сюда, ты у меня умница и сам прекрасно всё понимаешь. Я не хочу, чтобы потом мы с твоей матерью попрекали друг друга. Знаешь, в Ландегуме есть профессор Зайлер, знаменитый учёный и педагог, его пансион пользуется весьма солидной репутацией. Разумеется, это стоит больших денег, но тут я, в отличие от твоего отца, экономить не буду. Ты бы учился тогда вместе с детьми из самых благородных семей.

Карлу уже изрядно наскучили эти разглагольствования, он скрипнул зубами, с трудом сдерживая зевок, но встревоженный Бетховен истолковал его жест совершенно по-иному.

— Ты устал? Тогда иди спать и постарайся хорошенько выспаться. Спокойной ночи. Но у тебя есть желание попасть в интернат к профессору Зайлеру?

— У меня есть желание. — Он говорил медленно, старательно подчёркивая каждый слог, будто знал, что за ним записывают его слова. — Я охотно подчинюсь любому твоему приказанию, батюшка.

— Мой мальчик! Мой мальчик!

Господин Джианнатазио уже несколько минут находился в комнате. Он сел к столу напротив Бетховена и написал: «А что, если дело действительно стоит передать в магистрат?»

— Тогда я буду бороться до конца. — Бетховен сдвинул кустистые брови и сжал кулаки. — Я ни перед чем не остановлюсь. Вспомните о рыцарях, занимавшихся грабежом, и о разбойниках с большой дороги. Они ничем не гнушались, но в итоге их потомки получили дворянское звание. Вот и я...

«Я не хочу вмешиваться в ваши дела, — торопливо написал Джианнатазио, — но...»

— Что «но»?

— Вы же знаете, господин ван Бетховен, как мы уважаем вас и поэтому...

— Что поэтому? — Бетховен вырвал у него из-под пера записку. — Я всё понял, вы плохо относитесь к Карлу!

Его лицо потемнело от гнева, но голос был спокоен, и говорил он нарочито вежливым тоном:

— Впрочем... Я прошу прощения за то, что не сказал вам этого раньше. Но чтобы не ставить вас перед свершившимся фактом... Одним словом, через несколько дней я заберу Карла и отвезу его в интернат Блехлитера. Всего наилучшего.

«Ну как так можно. — Фанни металась по комнате, как разъярённая львица в клетке. — Ну неужели он и впрямь верит Карлу? Просто он так одинок, так одинок!.. Но этот поганый мальчишка погубит его, погубит его!.. От него одни несчастья!»

Она всхлипнула и, закрыв лицо руками, выбежала из комнаты.

Заканчивалась осень 1821 года.

Трактирщик Шлейфер принёс ещё вина. Он лично обслуживал солидных завсегдатаев своего заведения.

— Не угодно ли господам пройти внутрь?

Профессор Академии художеств Блазиус Хёфель, несколько лет тому назад по портрету в книге Летроне изготовивший гравюру с изображением Бетховена, разлил вино и протянул руку к стакану.