Аппассионата. Бетховен

— В вас нет никакой романтики, Шлейфер. Мы хотим распить последний кувшин в последний чудесный тёплый вечер в этом году под открытым небом. Вы, конечно, не откажетесь, Эйснер. Разве вы хоть раз сказали «нет»? Скажите, господин комиссар полиции, почему так сильно чадит свеча в садовом подсвечнике? Если не ошибаюсь, именно вы отвечаете за уличное освещение в Винер-Нейштадте.

— Я сегодня уже закончил службу. — Комиссар с удовольствием вытянул усталые ноги.

— Ваше здоровье! — Хёфель поднёс стакан к губам. — Итак, мой дорогой комиссар, как служащий полиции, вы, конечно, ничего не понимаете в искусстве...

— Кто вам это сказал, Хёфель? Моя жена...

— Ваша жена гораздо образованнее вас. Во всяком случае, если у вас есть хоть малейший интерес к искусству, то непременно посмотрите картины, подаренные графом Ламберсом Академии художеств. Не так ли, Эйснер?

— Один Рубенс чего стоит, — попыхивая трубкой, ответил Эйснер. — Должен признаться, что талантом он превосходит нас обоих. Давайте запьём горе вином. Ваше здоровье, Хёфель.

В саду под тяжёлыми шагами зашуршал гравий. К столу подошёл полицейский и лихо вскинул ладонь к козырьку шлема.

— Прошу прощения, господин комиссар.

— Что случилось, Францмейер?

— Явился за получением указаний, господин комиссар. Мною задержан крайне подозрительный субъект.

— Пьяный?

— Никак нет, господин комиссар, бродяга весьма строптивого нрава. Пришлось заковать его в цепи.

Полицейский вынул из кармана записную книжку в плотном свином переплёте и заговорил рублеными фразами служебного рапорта:

— Время — шесть часов вечера. Задержанный заглядывал в окна домов неподалёку от Унтерских ворот, чем и привлёк внимание жильцов, которые обратились ко мне за помощью. Я незамедлительно произвёл задержание. Никаких документов, удостоверяющих личность, господин комиссар. В кармане изрядно потрёпанного сюртука нами обнаружена старая газета, в которой, по утверждению задержанного... — вновь взгляд в записную книжку, — некоего Бетховена, речь идёт именно о нём.

— О ком? Ничего не понимаю. Выражайтесь яснее, Францмейер.

— «Венская модная газета». Статью я обвёл красным карандашом.

Комиссар брезгливо развернул пожелтевший измятый газетный лист и громко прочёл:

— «Господин Клебер из Бреслау недавно закончил писать маслом портрет нашего знаменитого композитора Людвига ван Бетховена. Этот превосходный художник сумел точно передать не только внешний, но духовный облик гения...»

Комиссар прервался и задумчиво подёргал мочку уха.

— И задержанный бродяга утверждал, что он и есть Бетховен?

— Так точно, господин комиссар. Более часа он барабанил кулаками в дверь камеры с криком: «Я — Бетховен!»

— Он действительно немного не в себе, наш славный Бетховен, — ехидно засмеялся Хёфель. — Достаточно сказать, что он с кулаками бросается на любого, кто хоть мельком упомянет при нём «Битву при Виттории». А ведь именно благодаря этому произведению он и прославился. Но всё-таки он не настолько безумен, чтобы одеваться как бродяга.

— Приложите к протоколу, Францмейер. — Комиссар протянул подчинённому газету. — Завтра в восемь утра я лично побеседую с «господином ван Бетховеном». Передайте моей жене, что я скоро приду.

Позднее комиссар, зайдя в здание полицейского участка, на верхнем этаже которого находилась его квартира, заглянул в служебное помещение:

— Ничего нового, Грасман?

— Ничего, господин комиссар.

— Как ведёт себя задержанный?

— Спокойно.

— Ну тогда... — комиссар от души зевнул и прикрыл рот ладонью, — спокойной ночи.

— Спокойной ночи, господин комиссар. Осталось пожелать вам приятного отдыха.

Он снова приподнялся на топчане и сквозь зарешеченное окно увидел медленно уползающий за крыши полумесяц.

Он был одет как бродяга, и поэтому задержали его вполне справедливо, но кто виноват, что он выглядел именно так.

— Ты, Жозефина?

Потеряв слух, он всё чаще разговаривал сам с собой, ведь для этого не нужно было особой тетради, куда его собеседники обычно записывали свои вопросы и ответы.

Он склонил голову набок — эта поза в последнее время стала для него привычной — и с подозрением всмотрелся в темноту.