Аппассионата. Бетховен

— He позорь нас перед Людвигом. — Госпожа фон Бройнинг тяжело вздохнула: — Кристоф непременно хочет стать разбойником, но, думаю, со временем это пройдёт, а так он совершенно безобиден. Он даже станет тебе надёжным другом. Этого робкого мальчика зовут Стефан, а там в углу сидит Лоренц, мы называем его просто Ленц[21].

За столом госпожа фон Бройнинг окинула всех строгим взглядом:

— Хочу сразу же рассказать тебе, Людвиг, о нравах и обычаях нашей семьи. У нас никого ни к чему не принуждают. Но уж если взялся, изволь довести дело до конца. Кстати, как твоя рука?

Людвиг пошевелил пальцами так, словно играл на рояле, и сам испугался своего жеста:

— Рука... С ней всё в порядке.

Она, казалось, ничего не заметила.

— Ну очень рада за тебя. Так вот, дети, слушайте меня внимательно. Не знаю, захочет ли Людвиг нам потом сыграть, но если он будет так добр и любезен, то и вы поучитесь у него. — Она пристально посмотрела на Людвига: — Только пойми меня правильно. Мы пригласили тебя вовсе не потому, что ты играешь на рояле.

Смуглое лицо Людвига ещё более потемнело. Ему стало стыдно, ибо эта красивая добрая женщина угадала его мысли. Что это вообще всё значит? Леноре положила ему на тарелку кусок пирога, «разбойник» — второй. Он подцепил его своим деревянным кинжалом. Стефан обнял его за шею — его, урода, которого мальчишки на улицах дразнили...

Чуть позже Людвиг искоса взглянул в распахнутую дверь соседней комнаты и решительно встал:

— Что прикажете?

В последнюю минуту мать строго-настрого приказала ему вести себя как можно учтивее. Как ни странно, это не составило для него особого труда. Видимо, на него подействовала подчёркнуто любезная манера общения.

— Если уж ты и впрямь хочешь доставить нам радость своей игрой, — госпожа фон Бройнинг ласково улыбнулась, — то мы не считаем себя вправе что-либо тебе предлагать.

— Нет-нет. — Леноре тут же спрыгнула со стула. — Я упражняюсь, упражняюсь, но проклятая соната никак не получается. Пожалуйста, сыграй мне сперва сам что-нибудь.

Она немедленно бросилась к роялю и положила на пюпитр ноты.

— Соната Руста. — Людвиг мельком взглянул на лист. — Я её не знаю, но все сонаты знать невозможно. Это, по-моему, лёгкая пьеса.

Какую он опять чушь смолол! Ведь ему предстояло сейчас выдержать очень трудный экзамен. А экзаменаторы будут столь же придирчивы, как и господин Нефе...

Ну что ж, рискнём. Сперва престо[22], и потому его пальцы стремительно забегали по клавишам.

— Людвиг! — испустила крик Элеонора. — Как можно так быстро играть? И это ты называешь лёгкой пьесой?

В комнату вошла госпожа фон Бройнинг:

— Не мешай, Леноре.

— Мадемуазель мне не мешает, — рассмеялся Людвиг. — Смотри: чёрная, белая, чёрная, белая. Ты как бы через изгородь прыгаешь. Туда-сюда, туда-сюда.

Затем он начал играть медленно. Элеонора стояла, опершись локтями на рояль, и не сводила с него глаз. Внезапно она подбежала к матери, величественно восседавшей в кресле, и прошептала:

— Мама, дорогая мама...

— Да, дитя моё?

— Помнишь, что я тебе тогда говорила в сенях? У него теперь тоже в глазах такой же чудный свет.

— Но разве ты не видишь, какие они грустные? — Госпожа фон Бройнинг привлекла дочь к себе. — И тому есть много причин... Нужно сделать их весёлыми. Понимаешь?

— Да, дорогая мама.

Когда Людвиг закончил играть, Элеонора села рядом с ним на скамейку:

— Как тебе такое удаётся?

— Достигается упражнениями, — недовольно поморщился Людвиг.

— Я хотела бы тебя вот о чём спросить, Людвиг. — Госпожа фон Бройнинг подошла к роялю. — В данный момент у Леноре нет хорошего преподавателя музыки. Нет ли у тебя желания...

— Какого, мадам? — Он недоумённо посмотрел на неё.

— Давать ей уроки игры на фортепьяно.

— Я... Леноре?

— Я бы... — Она хотела сказать: «Платила бы тебе столько же, сколько и предыдущему учителю», — но, увидев напряжённое лицо Людвига, совсем по-иному закончила фразу: — Была бы тебе очень признательна. Ты ведь не захочешь брать с нас плату за обучение, но зато сможешь стать нашим другом. Тебя это устраивает?

Он молча кивнул в ответ.

Ласточки стремительно пикировали вниз на мостовую, предвещая дождь, но пока августовский день был прекрасным и жарким.

Он распахнул в церкви окна, от притока воздуха стало лучше, но всё же ему так и не удалось изгнать из лёгких сладковато-горький запах, незадолго до похорон младшего брата Франца Георга заполнивший музыкальную комнату.

Хотя всякий раз это происходило по-разному, впечатление всегда было одинаково ужасным. Когда его сестрёнка Франциска умерла через несколько дней после своего появления на свет, он схватил её за крохотную ручку и почувствовал, будто коснулся чего-то неприятного — шершавого дерева или камня.

Хорошо, что удалось под благовидным предлогом сбежать из дома. Ведь сегодня господин Нефе давал ему урок теории. Он должен был также принести с собой «Хорошо темперированный клавир» Баха. Нефе собственноручно снял с него копию. Странно, что эти ноты не были напечатаны...