Аппассионата. Бетховен

— Пока со мной.

— Я всегда буду с тобой, Людвиг. — Она отчаянно затрясла головой. — Ты даже представить себе не можешь, как я тебя люблю! Это не пустая болтовня, это моя судьба.

Тело её судорожно задёргалось, из глаз полились слёзы. Он ласково погладил её по голове:

— Не печалься, любимая, иначе я...

Она немного успокоилась, вытерла слёзы и тихо сказала:

— Людвиг, время идёт, а нам ещё нужно кое-что обсудить. Позволь узнать, каковы твои дальнейшие намерения?

— Я... я вскоре начну работать над Второй симфонией.

— Очень хорошо. Это меня радует.

Он почувствовал колебание в её голосе и осторожно спросил:

— Что тебя ещё интересует?

— Извини за нескромность... Да, именно нескромность, но у меня впечатление, что я... Я могу попросить... попросить тебя посвятить мне одно из твоих сочинений. Только чтобы никто... никто...

— Я уже думал об этом. — Он нежно прижал её к себе. — Всё очень просто. Твоё новое, так ненавистное мне имя — «графиня Жозефина Дейм», — естественно, нигде не может быть упомянуто. Но я могу посвятить свою композицию всем, и если ты встретишь на ней чьё-либо имя, то поймёшь всё правильно.

— Но я хочу услышать его...

Она прервалась и посмотрела на быстро капающий со свечи воск. Ей вдруг страстно захотелось, чтобы мучительный миг расставания был уже позади.

За окнами забрезжил свет, и Жозефина встала с софы.

— Мне пора.

Он помог ей надеть накидку и поцеловал в лоб.

— Благодарю тебя!

— За что?! Ведь я принесла тебе несчастье.

— Нет... за то, что я всегда буду любить тебя.

— Людвиг...

После её ухода он ещё долго ощущал на губах горечь прощального поцелуя. «Будь что будет, — подумал он, — пусть я глухой, пусть... Нет, я не глухой... Я обещал посвятить ей симфонию и не могу нарушить слово».

Он сел за рояль и пробежал пальцами по клавишам. Жильцы, снимающие внизу квартиры, наверняка возмутятся. Дескать, их разбудили, нельзя так рано играть на рояле и всё такое прочее, но сейчас его это совершенно не волновало. Сейчас ему как никогда нужен был его незримый помощник, и ему даже показалось, что он уже стоит рядом с ним. Ну почему он молчит, почему у него глаза словно затянуты паутиной?

Он попробовал ещё раз. Нет, ничего не получается, и неизвестно, получится ли.

Он надел шляпу и выбежал на улицу. Карета как раз проехала мимо. Он низко поклонился ей вслед.

Он не помнил, по каким улицам блуждал и сколько прошло времени после её отъезда. Уже на обратном пути он внезапно остановился, услышав за спиной возглас:

— Месье ван Бетховен!

Посол Франции генерал Бернадот махал ему из окна.

— У вас не найдётся немного времени? Я бы хотел на прощанье пожать вам руку.

— Вы тоже уезжаете?

— Тоже? А кто ещё уехал? Ну не важно. Зайдите ко мне. Я вам сейчас всё расскажу.

В гостиной среди беспорядочно сдвинутой мебели двое упаковщиков заколачивали ящики. Бернадот сразу же провёл Бетховена в свою библиотеку.

— Здесь нечто вроде оазиса. Но после моего отъезда его также превратят в пустыню. Мне ещё предстоит нанести ряд прощальных визитов, большей частью к людям, к которым совершенно не хочется проявлять почтение. Это самое ненавистное в не слишком чистом ремесле, именуемом дипломатией. — Он окинул Бетховена озабоченным взглядом: — Что с вами?

— Ничего! И вообще я не хочу об этом говорить!

В словах Бетховена прозвучал откровенный вызов. Худощавый молодой генерал добродушно улыбнулся:

— Я вполне понимаю ваше состояние, но такие часы бывают в жизни каждого, дорогой друг. Вы позволите мне вас так называть? Ведь нас обоих сближает любовь к музыке. Садитесь, ну садитесь же. И выпейте немного. Это вам на пользу пойдёт.

Бернадот наполнил два хрустальных бокала золотистой жидкостью.

— За искусство! За нашу любимую музыку, которая снимает любую боль и всегда звучит сильнее и убедительней любой канонады. За ваше здоровье, Бетховен.

— И за ваше тоже...

— Итак, я уезжаю сегодня вечером. — Бернадот поставил пустой бокал на письменный стол. — Сперва мой путь лежит в Париж. Уж не знаю, куда меня направят потом. Солдат — что лист на ветру. Впрочем, Родольф Крейцер уехал ещё две недели тому назад со всеми скрипками и каденциями. Он очень хотел проститься с вами, но вы же на целых три недели исчезли с лица нашей довольно беспокойной матушки-земли.

— Меня так долго не было?.. — удивлённо спросил Бетховен.

— Да, а мне очень хотелось побеседовать с вами. — Бернадот помолчал немного, на мгновение задумался. — У меня к вам просьба. У нас во Франции в настоящее время нет сколько-нибудь выдающегося композитора. Меуль?.. Но у него не хватает дыхания... — Он неожиданно повернулся и показал на стену: — Знаете эту картину? Она произвела на меня очень сильное впечатление, и я попросил снять копию.

— Бонапарт? — Бетховен прищурился, всматриваясь в изображение.