Аппассионата. Бетховен

— Да, Бонапарт со знаменем революции на Аркольском мосту близ Вероны. Правда, скажем прямо: художник несколько идеализировал его образ. — Бернадот презрительно скривил губы. — Да его ведь там не было. Генеральский шарф не может развеваться согласно академическому канону, и знамя тоже так не вьётся на ветру. Краски к тому же неудачно подобраны. И вообще отразить стремление героя поднять знамя нового, лучшего мира способна, на мой взгляд, только музыка.

— Вероятно...

— Вы согласны со мной? Бетховен, я представляю здесь не только Францию, я представляю здесь нашу Революцию. Чувство такта побуждало меня избегать любых разговоров на политические темы. И потом, я не настолько безумен, чтобы стремиться привлечь на свою сторону поборников феодальной системы. Ох уж эти сиятельные особы с их вежливыми улыбками! Представляю, какой страх в душе они испытывали передо мной. Надеюсь, Бетховен, вы не настолько наивны, чтобы полагать, будто революции есть плод деятельности нескольких злоумышленников. Нет, народ нужно долго и сильно мучить, лишь тогда он восстанет. Вы должны это понимать, Бетховен, и я вам прямо скажу: вы один из нас.

— А если так?..

— Тогда... тогда напишите симфонию об этом знаменосце. — Бернадот улыбнулся. — Я вам даже название предложу: «Героическая симфония». И если вы согласитесь, знайте: это будет моим наивысшим достижением. Ничего большего я бы в Вене всё равно не добился.

— Этот ваш Бонапарт, — брезгливо поморщился Бетховен. — Он для меня всегда был как бельмо на глазу.

— Но почему?

— Ну уж если до конца быть честным, из зависти. Звучит странно? Уж слишком быстро он достиг славы. Он всего на год старше, чем я, но уже гораздо ближе к звёздам.

— Так сделайте один гигантский шаг и встаньте вровень с ним! «Героическая симфония»! Неужели вас не пьянит эта мысль?

Их беседу прервал камердинер:

— Карета подана, генерал.

— Как мне надоела эта обязательная форма, — тяжело вздохнул Бернадот. — Шитый золотом сюртук и шляпа с плюмажем.

Камердинер помог ему переодеться.

— Да ещё эта украшенная сапфирами сабля, Арман. — Он искоса взглянул на Бетховена. — Мир всё ещё желает обманываться ложным блеском, но мы это изменим. Для нас главное — человек, а не его одежда или кошелёк. Арман, ты приготовил список лиц, которым я должен нанести прощальный визит?

— Прошу вас, генерал. — Камердинер протянул ему лист бумаги.

— Так, правильно, сперва к графу Фризу. Поедемте со мной, Бетховен, чтобы я не почувствовал себя одиноким. — Бернадот прислушался к бою часов. — И потом, там будет Даниэль Штайбельт[45].

— Да это же...

— Да, это ваш собрат по ремеслу, превосходный пианист и довольно известный композитор. Подобно Калиостро, он умеет сводить людей с ума, и потому его выступления я называю «сеансами». Но Штайбельт морочит голову совсем иначе, и в тюрьму он не попадёт. К сожалению, убить его тоже не убьют. Согласны поехать со мной, Бетховен?

Даниэль Штайбельт добился в Париже поразительных успехов. С ещё большим триумфом его встретили в Праге. По пути он подцепил праздношатающуюся по европейским городам англичанку, и теперь мадам Штайбельт — так она стала называть себя — аккомпанировала ему на тамбурине. Сам он прекрасно владел техникой игры на фортепьяно, и это наложило неизгладимый отпечаток на его композиции. Кроме того, господин Штайбельт торговал «настоящими цыганскими тамбуринами» — по дукату за каждый, — а «мадам» учила обращаться с ними. Приобщение к этому мистическому обряду стоило двенадцать дукатов.

Бетховен и Бернадот приехали к началу второго отделения. Ошеломлённый граф Фриз еле слышно прошептал:

— Как? Не может быть! Ваше превосходительство почтили нас своим визитом в день отъезда! Там впереди есть несколько мест для почётных гостей. Вы знаете где, Бетховен.

— Да, я знаю где.

Внезапно он почувствовал, что знает не только где расположены эти места, но и вообще обо всём на свете. Он несколько раз моргнул, словно в глаза ему слепил яркий свет...

Граф Фриз был типичным нуворишем, ибо его родители ещё недавно расхаживали с лотками по улицам Вены. Поэтому он стремился поразить воображение толпы безумной роскошью. Сейчас за дукаты можно купить всё, даже твою вечно любимую женщину. За восемнадцать тысяч гульденов такие люди, как граф Фриз, позволяли себе ярко освещать свои музыкальные залы даже днём. Его дворец стоил не меньше ста тысяч дукатов, а за миллион даже человек низкого происхождения, как, к примеру, Бетховен, мог купить себе дворянский титул.

Non olet! Он вспомнил знаменитое изречение императора Веспасиана, который очень нуждался в деньгах и потому обложил налогом общественные уборные. Его сын брезгливо поморщился, но Веспасиан лишь рассмеялся в ответ: «Non olet!» Деньги не пахнут!

Весь зал был пропитан ароматом необычайно дорогих духов, но...

Кто-то с удивлением посмотрел на него. Почему?

Ах, ну да, он всё ещё шевелил губами. Несомненно, он говорил сам с собой, так он часто поступал, когда оставался один. Один? Скорее уж одинокий...