Аппассионата. Бетховен

— Скажу Пепи, пусть непременно дождётся. До свидания, Людвиг.

— Стой, Франц! — Бетховен схватил Брунсвика за плечи. — По-моему, такой сват, как ты, достоин вознаграждения. Но такой нищий музыкант, как я, может подарить только ноты. Могу я посвятить тебе фортепьянную сонату?

— Подумай лучше о свадебном подарке для Жозефины.

— Франц! Франц! — рассмеялся Бетховен. — К этому знаменательному дню я сочиню такое... Да я весь мир удивлю.

Месса до мажор в Эйзенштадте.

Стена, которую он так хотел взломать, чтобы попасть к Жозефине, в этом месте не поддалась.

Придворная церковь! Позолоченные изображения святых и чрезмерно роскошная церковная утварь. Сиятельные особы обоего пола. Быстрый поклон дароносительнице и обязательный книксен перед сильными мира сего. Запах ладана, смешанный с приторными ароматами духов и помады. Придворная церковь! Неужели Сын Божий согласился бы принять здесь смерть на кресте?

После торжественной мессы последовал вопрос князя, произнесённый пренебрежительным тоном в присутствии всех гостей и свиты:

— Опять вы всё сделали по-своему, дорогой Бетховен?

Гнилостный запах в кирхе, тоска и злость в душе, немедленное возвращение в Вену. Гонорар оказался гораздо меньше, чем он ожидал. Опустевшие, навевающие тоску поля, с которых уже собрали урожай. Руки, на которые наложили шины. Как же они болели! Неужели многолетняя игра на рояле действительно вызвала воспаление ногтевого ложа? И спасти пальцы теперь может только вмешательство хирурга?..

В Вене он узнал об отъезде Жозефины. Но куда и на сколько? В ответ Гляйхенштейн лишь пожал плечами:

— Ты сильно избил эрцгерцога.

— Кого?

— Своего ученика эрцгерцога Рудольфа.

— Ты с ума сошёл, Гляйхенштейн!

— Так они говорят.

— Кто? Придворные льстецы распускают слухи, ибо чувствуют себя особенно оскорблёнными. Послушай лучше, как всё было на самом деле. Я даю принцу уроки не только потому, что очень нуждаюсь в дукатах, нет, мы действительно испытываем друг к другу взаимную симпатию. Он очень одарённый, милый и скромный юноша, и его привязанность ко мне, ей-богу, дороже ста дукатов! Я так и сказал принцу, когда столкнулся с обер-церемониймейстером, сущим болваном в расшитой золотыми галунами ливрее.

— Как столкнулся?

— Уже на первом уроке. Я ведь раньше не бывал в Шёнбрунне, вот он и захотел научить меня правилам придворного этикета. Я только распахнул дверь в музыкальную комнату: «Давайте сразу условимся, принц. Я ведь здесь для того, чтобы обучать вас игре на фортепьяно, не правда ли? И пока у меня это получается лучше, чем у вас, так? Во всяком случае, я не собираюсь за сто дукатов целый час ползать перед вами на четвереньках».

— Какой же ты всё-таки стервец, Людвиг! — В глазах Гляйхенштейна заплясали весёлые огоньки. — Колючий как ёж.

— Принц это понял. Он сказал: «Оставьте его. Пусть он ведёт себя так, как считает нужным. Я лично горжусь таким учителем».

— А как насчёт побоев?

— Однажды я играл ему отрывок из моего фортепьянного концерта. Принц стоял рядом и сокрушённо покачивал головой: «Вы просто поражаете меня своим умением, маэстро. Умоляю, откройте мне тайну своего мастерства. Как вы научились ему?» И тут я решил не церемониться. «Охотно. Пожалуйста, сядьте за рояль, принц, и играйте гамму по квинтовому кругу. Начинайте с до мажор». Он сыграл, и я, нежно, очень нежно, спросил: «И это вы называете до мажор?» И ударил его по пальцам. «В своё время, — говорю, — меня били тростью, и не только по пальцам». Принц сначала испугался, а потом растрогался и схватил меня за руки: «Маэстро!..» К сожалению, один из придворных это видел...

После разговора с Гляйхенштейном прошло три дня. Он сидел, откинувшись на спинку резного стула и вцепившись руками в подлокотники. Ну почему, почему Жозефина уехала, даже не попрощавшись с ним? Гляйхенштейн предположил, что её сильно оскорбил его отказ немедленно жениться на ней. Она, дескать, сочла, что её унизили, оскорбили её женское достоинство... Да нет, чепуха. Иначе бы она уехала сразу, а не через несколько месяцев.

Нужно что-нибудь послать ей, напомнить о себе. Он пересел к секретеру, взял бумагу и с нарастающей злобой принялся рассматривать аккуратно отточенные гусиные перья. Как же неудобно держать одно из них в перевязанной руке. И как трудно ему подбирать слова. Нет, ноты ему писать гораздо легче. Так, может быть, лучше послать ей фортепьянную сонату, которую она сможет играть.

Сразу же определим тональность: ре мажор. Или нет, лучше до мажор. А в конце пусть будет нагромождение тонических аккордов и доминант. Пусть в них выразится горечь разлуки, как в звуках трубы в «Героической симфонии» выражалась бурная радость встречи...

Вдруг он быстро сдвинул веки, словно испуганный каким-то видением, отбросил перо и после некоторых размышлений сунул нотный лист в кипу возвышающихся перед ним нотных тетрадей.

— Ты непременно должен пойти туда, Людвиг.

— Нет, Стефан.

Бройнинг вновь принялся убеждать его:

— Ему ведь недолго жить осталось...

— И я то же самое говорю, — подтверждающе кивнул Гляйхенштейн.

— А я не хочу подвергаться унижениям.