Аппендикс

– Он уже взрослый. Это был наш общий выбор: либо ей повидать мальчика и сдохнуть, либо на время исчезнуть, а потом, когда все утихнет, любоваться им сколько влезет.

Старый священник шаркал расшнурованными башмаками, торопясь настичь заглянувших посетителей и рассказать им об удивительном убранстве церкви. Из глубоких карманов рясы он доставал сосательные карамельки. «Вот, – вставал он перед Богородицей Лорето, – очевидно, что Мария почти не касается земли, она парит с тяжеленьким, веселым Иисусом на руках, хотя удержать ребенка в такой позе невозможно. Невозможно, если только он не бесплотен. Присмотритесь, в руках у Марии не пеленка, а саван».

Наконец Катюша подошла к выходу, где я ждала ее среди красных и белых антуриумов и рождественских звезд[110] в горшках, скользя взглядом по мраморной длинной шее Мадонны Родов, по бокам от которой висели преподнесенные ей розовые и голубые сердечки ex voto. Эта Мадонна с мальчиком, стоящим на ее коленях, по слухам, переделанная из Агриппины с маленьким Нероном, обычно помогала зачатию и счастливому разрешению, но сейчас она вынуждена была услышать трагическую новость об операции Мелиссы, которая никогда не смогла бы уже стать матерью и, говорили, теперь даже отцом. «Ну ничего, Фабио пока ухаживает за ней, ведь ей обещали пенсию, отправят в комплекс для инвалидов, все налажено», – Катюша деловито перекрестилась и, прощаясь со мной, уже на улице обещала убить Кармине, если вдруг увидит: «Я, конечно, женщина, но, если надо, могу поколотить и как мужик. Из-за этого зашквара нам с Джадой придется на время слинять. Шпион и змеюка, он притворялся, что за нас, а сам притащил в подвал типчиков, которые ее давно обыскались. Сперва-то он ей что-то, видно, подсыпал, а сам побежал за ними. Но ведь не рассчитал! У нее интуиция, как у рыси, как у крысы, это ж наша девочка, наша Лавиния! Она ж трехжильная и тем временем просто унесла ноги».

Как ни старалась Катюша выведать у меня новый адрес Лавинии, я не выдала тайну. Я и сама не знала его. Заодно она предостерегала любого, кому пришло бы в голову донести в полицию об угрозах Лавинии, объяснив, что человек, который с ней вляпался, такого точно не простит.

Никто и не спорил, и все шло прекрасно, пока за несколько дней до Рождества Лавиния не поправилась настолько, что ей наскучила уединенная жизнь.

Под конец того же самого незабываемого воскресенья, вернувшись от Рокко, среди жидковатой тьмы у порога дома я нащупала взглядом уплотнение. Вал курил, подогнув одну ногу, и, оказывается, маячил тут чуть ли не с часу дня, меняя точки наблюдения от удобных ступеней моего крыльца до соседних зданий. На этот раз все разговоры о политике мы отложили на потом, но и утром у нас не получилось к ним вернуться.

Это были двадцать пять дней, которые впоследствии продолжали во мне только расширяться.

Мы оба обзавелись мобильниками, и Вал научился писать эсэмэски. Мы и часу не могли прожить, чтобы ими не обменяться. Всерьез читая и выстукивая слова, которые были произнесены несчетное количество раз, мы переживали их как абсолютную новизну. Разлука была неизбежной. У него были какие-то дела, о которых он обещал мне рассказать, как только сможет, у меня, как он выражался, – характер, – и все же я ни разу не усомнилась в правдивости его чувств. Его темперамент вырывался из маленького экрана мобильника: 02:00, 26.11.07 Люблю твои волосы, твой лоб, твои глаза, твой нос, твои губы, твои зубы, твою шею, твои плечи. Твои ребра и твои шрамы. 14:00, 27.11.07 Если не увижу тебя как можно скорей, сделаюсь еще более безумным, чем я есть. 22:50, 30.10.07 Быть источником огня, взорваться и упасть на тебя, легко и нежно.

Из-за какой-нибудь ерунды наш мир рушился: 22:00, 30.11.07 Я видел падающие дубы.