Аппликации

ши, Иоанн Заточник в петлице, романс о сероглазом том короле, который за-

рыт на сорок восьмой странице. Ну неспроста ведь пишешь мне – просто избы-

ток чернил, верою в мир не оправданные потуги, милая Милица, здесь разлива-

ют Нил, тонешь и тонешь, жизнь не отдав за други, ниже песок и дальше опять

никаких границ, только вздохнет корректор, глаза рукавом слепляя, вот мой ко-

роль сероглазый и стая птиц, сто голубей, и винтики из Шалтая.

Все любят сыр

9

Море

Пиши – заведи себе питомца, зайчика или енота, куда вы его везете, для со-

противления материала собрали здесь по слогам, сказали, что важный кто-то, но слишком мало слогов, расстояний мало. Глаза твои глядят на север, чита-

ешь в атласе – кряжи, тысячелетний мел и старые пихты, моя любовь отменя-

ет собственность этой кражи, мелованную бумагу, и веришь в них ты. Ходить по

миру с лозой, рассказывать о хорошем другим, вот здесь поляна и тень от кла-

да, опрыскивать тень духами, твоим Rive Gauche’м, куда вы его везете, куда им

надо. Пиши – заведи себе питомца, белочку или котенка, ставь им орешки ка-

леные или кисель молочный, твои глаза глядят на север, где слишком тонко, где

слишком звонко без оглушения, звон подстрочный. Пиши – заведи себе горлин-

ку с ангельскими устами, целый день не рассказывать, молча жгуты на шею, или

мы все-таки выжили ум свой и тремястами буквами вышили, верю и хорошею, день ото дня честнее перед этим атласом мира, переверни страницу и нарисуй

другой, просторнее или краше. Пиши – заведи себе питомца, ангела или птицу, что-то получится, бедное сердце наше.

10

Море

Домик феи

Ах, Лотта, я знаю, что значит нельзя,

Ах, Лотта, нельзя – это значит «нельзя»,

… Мой мальчик не любит меня.

О. Родионова

Помнишь ли, Лотта, домик из марципана, сироп с газировкой из крана, плю-

шевые цветы. Помню я всё, сестрица, так что совсем не спится, да, не ошиблась

ты. Это совсем не сказка, спит моя одноглазка и не расскажет миру, кто здесь по-

ставил крест. Это и не поэма, вот вам побольше крема, кто-то, наверно, съест.

Я приучила себя к бесчувствию, суп по утрам не грея в логове змея в городе

золотом. Я не люблю себя, как портрет Дориана Грея, это моя идея так его доло-

том. Милый мой мальчик, правдою нас и снабжают редко, если развяжешь бан-

тики, вспрыснет и улетит. Это большая устрица, нет, погоди, конфетка, если и я

кокетка, чем тогда крыть (петит).

Помнишь ли, Лотта, домик в деревне, пастушки и пасторали, в этой Арка-

дии было солнце, не то что на север летом. Мы принимали воздушные ванны, как будто не умирали, сон и знакомства со многими, даже с одним поэтом. Да, он не любит тебя, так что же, это живых проблема, им еще хочется что-то испра-

вить, помарки смыть незаметно. Я положу тебе (всё-таки сливочный) в сердце

немного крема. Скоро нас скроет пепел – какая сегодня Этна.

Ты знаешь, милый, что белый кролик теперь приходит не только к детям, хотя он, правда, ходил и раньше, не ведая сам к кому. И я узнала, что это сказ-

ка, и можно локти не класть на столик, и можно просто писать об этом, мне пу-

сто в своем дому. А ты подумай – откуда это, и, может, даже найдешь источник, но ты ведь больше не полуночник и время укатит вспять. Я знаю, ждать – это не

примета, чем, кроме мысли, я так согрета, и нечем ее разъять.

Домик феи

11

Частная жизнь

Спят все игрушки и тихая горенка, клонит зайчишек ко сну, я поменяю фа-

милию – Горенко с горького снега, весну нужно встречать в Петербурге на при-

стани, чайкам бросать чебурек, нет никакой человеческой истины, чтобы сей-

час и навек, нет никакой орфографии, точками пишешь, смягчая тире, куколки-

куколки, матери с дочками, старая кровь на столе. Спят все игрушки и плети, и звездочки, нежно-крапчатый узор, пересчитай это небо до косточки, то, что

вверху… Или сор вынести нужно и горенку детскую так и оставить пустой, и пун-

ктуальную вечность немецкую не пропускать на постой. Спят все игрушки, орехи

каленые, белочки, бурундуки, окна темны, для зимы утепленные, что написать

от руки – жизнь оказалась такою вот длинною, что никуда не присесть, что там

теперь за большою плотиною, что-то, наверное, есть. Спят все игрушки, еноты и

кролики, нехотя зелень жуя, так возлюбить это всё и до колики верить, что сы-

тость моя, ранние почки, бидоны молочные и разливные духи могут спасти, но

приборы неточные выживут нас до трухи. Дальше на солнце лежать, не расхо-

дуя свой драгоценный эфир, так вот и дуть начинаю на воду я, ссориться глупо

ведь – мир, тот, кто поссорится, станет ромашкою, ручки и ножки сложив, до-

лею нервною, долею тяжкою будет сиять, полужив. Я поменяю фамилию – Го-

ренко слишком без мысли горчит, спят все игрушки и тихая горенка, спит чере-

паха и кит.

12 Частная жизнь

Лирики

Письма в Америку не доходят, любители гексогена разоряют вороньи гнез-

да, Милена будит соседа, сосед вернулся четырнадцать лет назад из хорватско-

го плена, но до сих пор находят в супе лохмотья пледа – дескать, скоро начнет-

ся ваш Страшный суд и кровь потечет из Влтавы, подставляйте миски, ведра и

прочие луженые ровно сосуды. Милена ему говорит: «Да, вы несомненно пра-