Аппликации

личном и безопасном. Теперь давайте раскроем карты, посчитаем точки в лото, ведь на самом деле вы – крестьянская девушка Марфа, вы пытались учить Вер-

лена, но было опять не то, вы всегда болели, гуляя в саду без шарфа. В жиз-

ни много такого, мой друг, – опасно перемудрить, прослыть плохой хозяйкой и

выжатым рифмоплетом, по утрам распускать канву – тут красная эта нить, как

будто нам всё дается кровавым потом. Нет, я знаю историю, я иногда права, тут

лежит голова брюнетки Иезавели, ну птицы тут не поют, и не растет трава, но

всё восстановится – дайте им три недели. Княжна любила гостить у Арсенье-

ва, утром выйдет на мол, ну почему я не чайка или пускай актриса, а потом воз-

вращалась, велела подать на стол, и летучий корабль укрывала верхушка мыса.

Кочующая роза 19

Счастье возможно

На этой карточке сняты, кажется, мы с тобою. Ты под вуалью, а я доедаю

люля-кебаб. Милая Полинька, я не хочу быть куклою восковою, попеременно

то нищ, то влюблен, то слаб. Ты попрекаешь модисток и пьешь с соседями по

партеру, все они – бедные люди, и этим слегка горды, потом открывается зана-

вес, примем Сарду на веру, всё, что написано как заклинание пустоты. Милая

Полинька, утром не будем питаться вчерашним бредом, сразу пойдем в трат-

торию, молча нарушив сплин. Официант заботливо нас обвенчает пледом, ска-

жет: «У вас последний, в общем, всего один». Что же ты делаешь, Полинька, ря-

дом со мною в мире, так вот протянешь руку выбить мою скамью, сколько тво-

их шагов, подумай, всего четыре, для равновесия в мире что-нибудь дожую. Нет

для тебя прощения, Феденька, вынуть руку из-под корсажа – с глаз не опустится

плотная пелена. Наши соседи в партере чувствительны, словно сажа, и в ощуще-

ниях смерть прошлогодняя им дана. Это, конечно, фигура не нашей речи – вый-

дешь на улицу, бросишь извозчику: «Teufel, вези вперед». Думаешь – этот мир

взвалить бы себе на плечи, ну а его уже нет, теперь вот и твой черед. На этой

карточке сняты, кажется, мы с тобою – ты доедаешь печень трески, а я в макра-

ме гляжу, а сверху архангел с дудочкой, вовсе ведь не с трубою, и я свяжу ему

ёлочку, видит мой Бог, свяжу.

20Счастье возможно

Легкий загар

Аделаида Гюс, простая душа, молчит в наемной карете (после шести воз-

браняется пить коктейли, белки, лимонные пузырьки), вот по четной идет ма-

эстро Гендель, за ним продавцы и дети, раскрытые клети манят, в звучании да-

леки, эхом несовершенства рождаются внутрь фонемы, Ифигении двести тале-

ров, можно сказать – взаймы. Я рождена пастушкой, ощипанной тушкой, все

мы поместимся на гобелене, подпишемся: «Это мы». Аделаида Гюс выходит из

черной кареты, склоняется в полпробела, у меня такая неавантажная партия, всё

я могла бы спеть, всё, что еще не написано, всё, что забыто, смело несите сюда

и за мною закройте клеть. Дети и продавцы окружают маэстро Генделя, вот ле-

денец Петрушка, положи его на язык, такие троятся редко, кто вы, мадам, зна-

комы ли понаслышке с опусом ре-минор, здесь стоит прослушка, мне рассказа-

ла вчера на кухне впотьмах соседка. Король, хотя и не Солнце, тоже в Аркадии, будь оно всё так ладно, как нам мерещится, мы – продавцы столешниц. Я пред-

лагаю вам свой товар, домотканая Ариадна, уедем на острова петеушниц и мно-

гогрешниц. Нет, вы говорите в рифму совсем не то, что можно услышать от ав-

тора Ифигении, вот мы стоим в заторе, за щекой леденец Петрушка, в глазах то-

ска, Weltschmerz, я читал намедни. Это всё рассосется и мы разойдемся вскоре, вы будете петь свои бредни, а я – сочинять, ore et labore, синьора. Всё не так, ни медь, ни золото, ни хрусталь, голословно люблю вас, рядом хочу ютиться на

этом панно, даже третьей фигурой с краю, всё это не так, а потом отправляйтесь

кутить к наядам, а я достаю ваше сердце и ноты ключом вскрываю.

Легкий загар 21

Светильник

Автор театральных романов всегда пропускал прогоны, приходил к театру в

одиннадцать, прятал Устинову за отворотом, и не то чтобы я ищу человека, ко-

торый всегда вне зоны, и не то что мне хочется ставить «равно», всё дыханье

сбивая счетом – раз, два, три, зайчик подстрелен прямо на сцене, пейте клюк-

венный морс, носите теплые варежки ради иммунитета, так он строил город из

кубиков и незаметно рос, уши и ворс – что останется от поэта, если он был поэ-

том, конечно, но это еще вопрос, и даже автор романов о смерти в театре не даст

ответа, так он строил домик из кубиков и незаметно рос, дальше по тексту долж-

но быть другое лето. Автор театральных романов любит заячий мех, синтетиче-

ский, как слеза актрисы, достаточно утепленный, своей десницей карающей пе-

речеркнул здесь всех и ушел в театр, довольный и утомленный. Потом откры-

вает Устинову: «Диктор чужих новостей читает текст, не утвержденный редак-

тором, плещется яд в мартини, в глазах детей открывается ад из трехсот частей, она размышляет: «Мне тридцать пять, пора подумать о сыне». Думай, кому это

выгодно, думай, думай опять, мартини, но только очищенный, выпей для под-

тасовки, зайчик подстреленный выйдет – четыре, пять, сделай поклон, сюжеты