Аппликации

high tech. Собираются по вечерам, говорят, что сейчас в Мадриде плюс тридцать

восемь, мохито опять в цене, вообще-то скука, что там ни говорите, но стре-

миться нужно и выжать себя вполне, и Пелевин новый страдает от самоповто-

ров, и курсы скачут, словно давление налегке, иногда кто-нибудь показать пря-

моту и норов попытается, скажет что-нибудь, фер-то ке, ну и что, всё написано, красным по белому прямо, настроенье испорчено всем на неделю, adieu, что мы

делали здесь в воскресение, донна Анна, что теперь создаем преисподнюю им в

раю. Красота не спасает мир, красота совсем бесполезна, опять говорят о пого-

де, потом читают Дюма, сошла с небес сукровица, кожица мира слезла, а ты не

горяч и не холоден, я дальше пойду сама. Никуда они не текут, дойдешь до са-

мого края, там, где слоненок и черепаха, и три кита, дитя бессловесное, спросят, кто ты такая, с охапкою хвороста чистая простота. Ну как-то найдешься, речь все

же чем-то крыта, исправлена робкою, словно чужой рукой, хотелось давно про-

сеять себя сквозь сито и стать коноплянкою, в клюве носить левкой, молчать на

обложке Державина девой с миртом, тебе не рассказывать, как не прошла вес-

на, как всё устаканилось, где он, сквозной тот мир там, и суть оглавления ста-

нет в конце ясна. Тебе не рассказывать вовсе об этом новом прекрасном мире, мохито опять в цене, и все остальные не лезут в карман за словом, и что ты мо-

жешь выдумать обо мне – две стороны одной медали не принадлежат друг дру-

гу, две словарные статьи на одну букву не встретятся никогда, но мы все рав-

но будем бегать с сачком по лугу, и на все вопросы я тоже отвечу «да». А когда

настанет ночь, можно будет пить маргариту, не наблюдая часов, раз вечность

всегда при нас, и никогда теперь не приближайся к ситу, глупая деточка, свет

очей моих, холод глаз.

100

***

Сидеть за барною стойкой, давиться клубами дыма из расстроенных лег-

ких своих соседей по моде пятидесятых. Мне пишут, что наша страна стыдна, я, кажется, нелюдима, о маленьких радостях или плохих зарплатах, о том, что

как он любил – погубил, три ярда до остановки, а ты со своими набойками не

доплетешься просто, тебе нужны гарантии, оковы или подковки, расширенье

пространства любви и пилюли роста. Нет, всё разнесенное по этим рубрикам

возродится, станет холстом, и больше не будешь думать: “What am I doing in such disorder?”, носить в своей сумочке предначертаний том, и всё, что потом, в

вершках или корнеплоде. Из всего вышесказанного может последовать, что ты

был совсем другим, мы уже не болим, и кормить тебя профитролем - сплошное

ребячество, всё поглощает дым, сердцем родным, шоколадным, как пражский

голем, можно играть в рулетку, прострелишь – нет, или растает раньше, чем

съесть придется, температура хранения – не секрет, минус шестнадцать, мас-

ленка на дне колодца. Как хорошо, что мы уже не болим, а просто молчим, со-

ленья едим с приправой, и говорят – лопоухий ты Белый Бим, лучше тебя сте-

реть, и одною правой кем-нибудь, стойким солдатиком, олово в горло лить, нужно ведь жить, а не просто смотреть в колодцы. Нужно решить, куда поведет

их нить, бросить в пустыне где-нибудь, где придется. Нужно решить, что теперь

мы просто друзья, домашние рыбки или братья и сестры, и не разбить аквари-

ум, и говорить нельзя, но отрывного календаря охвостья совсем не просто бро-

сить вот так, оставить на стенке, надежды себя лишить, мерить другим расстоя-

нием линзу дверных проемов. Я наконец-то выжила и научилась шить, и на сте-

не маркизою снежно мерцает Сомов.

101

Непарадные

Варвара Сергеевна мажет брови крепкой сурьмой, не выходит из дому –

разве приличная дама наденет такие перчатки, прячет письма с розовой лен-

точкой – кто-то совсем не мой, снова ушли за стрелой, кукурузные варит почат-

ки теперь сама, дворовая Глаша вернулась в Екатеринбург рассказывать, что за

извозчики в городе, двадцать, ума палата, лето в провинции кажется проще, там много мух, Варвара Сергеевна думает вслух и кашляет виновато. Совсем ни-

какого проку нет от этой любви, много казенных чернил и слезоточивое чтиво, в Северном Ледовитом спит кракен, зови-зови – никто не ответит, внутри по-

страдать учтиво вдвойне приятней, разные вкусности прячут, приходит май, та-

лия рюмкой обеденного ликера, будет не так, совсем ничего не знай, будет не

так, но все-таки очень скоро. Варвара Сергеевна мажет брови крепкой сурьмой, ленточки-бантики, письма из Зазеркалья, не остановишься вовсе, совсем немой

красной строкой, смотреть забываю вдаль я.

102Непарадные

***

На самом деле я бесполезна, как три сестры, одна из которых читает анато-

мический атлас и краснеет на оглавлении, точит грифель, вторая пишет письма

в Москву и грифели все остры, туда уже поехал кто-то, наверно, Вигель. А тре-

тья мечтает, что все они получат ответ от того, кому приносят новых червей за

обедом, на самом деле никакой Москвы, конечно же, нет, но это не оправдание

нашим семейным бедам. На самом деле письма выносят за калитку и бросают в