Аппликации

не надо, а надо ходить в бутики, обновлять гардероб от Chloe. На мобильный при-

ходит реклама вечера быстрых свиданий, тут горгонцола, подружка велит закрыть

все форточки – дым снаружи, Маша ищет дупло, и нельзя оторвать от пола (пиетет

к умолчанию) мертвые эти души. Говорит – это хуже, чем жизнь, растаскали их на

цитаты, облученный обязан светиться на все сто двадцать, он ведь тоже исчез, как

зовут вас, дитя, куда ты, и нельзя ни забыть, ни сидеть на полу и клацать выключа-

телем, брошенным здесь, говорит подружка – никогда не заслужит тебя хотя бы на

йоту. Машу нашли и ей прокололи ушко, утренний мрак и нельзя подавить икоту.

Говорит – это пуще, чем досада, а он приходит с цветами, молчит в глазок, оставля-

ет их у порога, и мы начинаем верить, что стоим сами чего-нибудь, и всего у нас бу-

дет много, а потом у каждого есть такая цена, от которой в жизни больше не откре-

ститься, он предлагает купить конфет и вина, и за окном цветет синим льном гра-

ница. Говорит, это пуще, чем низкий гемоглобин, чем расстоянье от здешних ши-

рот до Кентукки, а ты мне снишься, как будто совсем один, и некому голову взять на

минуту в руки, он тоже здесь, жестокий твой господин, велящий жить сверх всякой

возможной силы, но никогда не достичь золотых витрин и не сбежать из Бутова на

Курилы, а ты проснешься, как будто в двенадцать лет, и смерти нет, записки у изго-

ловья не сочтены, и это пустой навет, что он любил тебя, это душа воловья. Говорит

– это пуще всего, но и это пройдет, остальное – частности, бирки, слоны-игрушки, всех их нужно сложить куда-нибудь здесь на лёд, ничего не дает вода без густой

отдушки – пламя и лёд, Настасья Филипповна и Идиот в концентрации столь не-

лестной имеют силу, а она говорит – на вынос запретный плод уже не тот, пристра-

стились тут к «Клерасилу», и разрезать себя на восемь равных частей, и дымиться в

пещи огненной, как болонка, не пей из лужицы – станешь козленок-змей, и ниче-

го не рвется, где слишком тонко. И те, кто любят тебя, печень твою съедят, на пост-

ном масле всё привкус петрушки, не зная, что в силах любви вырабатывать яд и от-

равить твои бублики-сушки. Говорит – это пуще верности, пуще желания плыть или

распутывать нить, запутанную там Алей, и всё, что тебе привиделось, нужно собой

закрыть, не видеть больше ненужных науке далей. А все говорят, что мы никуда не

придем, здесь порастем быльем и станем кукушкой, а рядом дворец и сдвоенный

водоем, начнем дорожить жильем и своею двушкой, и больше некого будет тебе

любить, рассказывать, как другие норовят ухватить коленку, а ты проявляешь чув-

96

ство такта и прыть, и незаметно сдуваешь со «Стеллы» пенку, и всё проверено, и

воду не пить с лица, и не загадывать, как он придет с поличным, и лесенкой Босха

здесь не найти конца, и ты представляешься случаем единичным, из всей верени-

цы случайных имен и дат, а мне не нужна судьба, и Господь с тобою, и нужно про-

сто придти и разверзнуть ад, и трех котят пожертвовать метрострою, а все осталь-

ные дальше пойдут гурьбой, о том, что у сердца тайна, петь за кефиром, всё поме-

няет выкройку и покрой, пчелиный рой, и так примириться с миром.

***

Ты любишь нянюшкины сказки, где дети и обезьянки, всё вышло из этого, промахнулись на двадцать грамм, гладит Акакий Акакиевич материал с изнан-

ки, нужно спешить к разъезду – голос соседских дам вылинял и поседел, стал

похож на рогожу, все города у излучин рек превращаются в лужу к утру, вот

три сестерция – я это всё приумножу, столько чернил с померанцевым древом

сотру. Опять ты не стал никем – это ересь дорог Никеи, соседские дамы пекут

штрудели, божатся, что завтра гроза, воруют вилки (никто не словит с полич-

ным) твои лакеи, реальность принята единогласно «за». Потому что птица всег-

да возвращается к птицелову, бьется в стекло, пока не откроют затвор, это слу-

чайности, в общем-то будет по слову, все города у излучин в один приговор мо-

гут войти, в пустоте обжитой разместиться, плавать лоточниками, пусту здесь

быть, как луна, и птицелов не заметит, что это не птица, из дому выйдет в две-

надцать, водою пьяна. Плавать тебе до конца по морям чужестранным, сказ-

ки рассказывать детям, сказки – большое зло, буквенный ряд разнести по при-

хожим и ванным, впрочем, не всем и хватило, не так повезло. Соседские дамы

едят печенье и говорят, что Анфиса должна убрать мелирование, и ростовщик

рояль тащит по лестнице, будет певица лысо только о том, что чего-то нам все

же жаль, нет, не жаль ничего, простота хуже соль-диеза, хуже фантазии в фа-

миноре для двух скворцов, они не поймут, что это другая пьеса – перипетии те

же, сюжет не нов. Ты любишь сказки о Ничто, на всё гештальт-терапия, сказки, рассказанные вечером, брошенные в кювет, и ничего не значит, немного там по-

терпи я, мне бы несли куличики, вспыхнул бы верхний свет. Но нужно всё сра-

зу выключить и пойти купить лабрадора, ради спасенья на водах чего только ты

бы не, соседские дамы выйдут на сцену скоро, будут французским прононсом

в своей войне пленных пленять и говорить о моде, в зрительном зале олово и