Аппликации

всё для себя отметить, и тебя приветить, и воду не пить с лица. А ты говоришь, что тихую музыку будем любить мы вместе, и ты ко мне как к невесте, и это пока

легко, и банку паучью выбросить, и яблоки стынут в тесте, а ты всё тоскуешь

искренне за черной вдовой Клико. Они говорят, что трогаем мы видом своим

наивным глубинные струны сущности (учебный макет готов), а после выходим

к морю мы и к самым глубинным винным, и все понимают главное без элемен-

тарных слов. А наш сценарист украдкой смахнет слезу – столько смеха ему вы-

падает на долю, что и сказать кому – никто не поверит, в сердце моем прореха, всё остальное лечится на дому. А если бы ты меня оставила в чистом поле, глу-

пая деточка, просто ушла гулять, встретят другие, и что они, хуже что ли, выбро-

сим буквы, оставим продольно «ять», мне от тебя ничего не нужно, и буквы твои

глухие, или же звонкие, твердые (мягкость здесь – это излишество, тайный из-

быток), Лие строят темницу, подарочный город-весь. Я открываю коробку, кон-

структор «Лего» нравился мне еще с детских твоих времен, что нам теперь от по-

добных количеств снега не убежать, написал в примечанье он. Всё выполняемо, 90

честно и восполнимо, слушайся старших, пространство мети метлой, и города

проносятся светом мимо, нас без посадки отводят за аналой, как ты там спишь

и видишь мои секреты, маленькие одомашненные грехи, как же он смотрит, а

мы тут и не одеты, разве так можно? Девочка, нет ни зги. Как ты протянешь руку

и словишь морок, дым без отчаянья в сердце и без стыда, и говоришь – это то, что нам нужно в сорок, просто прощение, снова ведь не туда, снова промаза-

ли стрелки часов невинно, нужно накраситься, выбросить старый хлам, я вос-

питала всё же в себе павлина, свежий павлин – это истинно твердый храм. Ты

мне давно родной, до рождения даже, и потому нам бессмысленно рвать цве-

ты, что-то доказывать – время становится глаже, время становится и растворя-

ешься ты. Пена морская пол заливает кровью, хочется выпить море и сжечь мо-

сты, я приношу тебе бургеры к изголовью, мы не сдаем хвосты, мы не так про-

сты, мы предательски сложность свою тревожим, чтобы писать о бургерах и то-

ске, всюду цветущая сложность, мы это можем, несколько слов о вечности на

песке. Ты мне давно родной, потому ты тоже пишешь о раненых птицах, бревне

в реке, всё это правда, и потому не похоже. Где мое сердце, в правой? В другой

руке. Не угадали опять, по второму кругу, но варианты всё же наперечет, нуж-

но теперь перестать помогать друг другу, всё не меняется и по усам течет. Я там

была, я писала им письма тоже о невозможности выжить без их тепла, но выхо-

дило опять не совсем похоже, и потому я возможно и не была. Даже скорей все-

го так оно и было, перепроверить теперь нет особых сил, сердцу не нужно всё

то, что прежде мило, то, что ты в сердце тайно от них носил, просто теперь бро-

саешь на перекрестке вместе с окурком – здесь не штрафуют нас, мы рождены, чтоб Кафку, умны и хлестки, и не ищи тротуар для отвода глаз.

91

***

Под окнами смех, нужно в два убежать с работы, звон стекла, потом выясне-

ние отношений, ментально расти, разговориться с Гёте, каждый в душе – какой-

нибудь зрелый гений, слушать свой организм советует Лиз в подземке, парень

с вином поёт про плот свой устало, развивает слог, использует соль и пенки, по-

том ведут в гардероб, тоже прочь из зала. Девушка-автор читает о насильствен-

ной жизни в семье, люди фотографируют, обсуждают прогноз погоды, нужно

расслабиться, вовсе отбросить частицу «не», не уложиться в историю, множить

себя на годы. Другая девушка-автор читает о первой любви, о второй любви, третьей, четвертой и пятой, и всё это одна любовь, хоть как ее ни зови, внутри

надувные шарики, давятся сладкой ватой. Потом девушке-автору вручают по-

четный диплом, говорят очень приятные вещи, аплодируют, ждут фуршета, по-

купают Кафку, желая затариться барахлом из вечных ценностей, словно в раз-

гаре лето и мы сидим с коктейлем где-то на берегу, и обсуждаем проблемы ког-

нитивного диссонанса, и от этого солнца я тебя берегу, и никто не спросит, ког-

да разлюбили Брамса, выросли вдруг из кроватки детской и помочей, режем

салат-латук на кухне – бог весть какая она по счету, и ты же теперь ничей, и тает

лёд в груди неродного Кая, и заливает кухонный стол и пол, и письма те, что в

огонь не успела, плача, довольно здесь, это ты ото всех ушел – от бабки, дедки, репки, одна удача, лелеет нас для чего-то и бережет, и на буфет кладет, сверху

снег салфеткой, и на паркете маленький луноход, я бы хотела стать умной, кра-

сивой, едкой, писать статьи о культурной жизни столиц, об умных машинах и

дорогих обедах, выдох-вдох и выпадет супер-блиц, о ранней зиме и прочих из-

вестных бедах, которые лучше где-то перетерпеть, потом родиться умной, кра-

сивой, едкой, потом из леса придет заводной медведь, моя дорогая пропажа, накрыв салфеткой.

92

***

Искать на Андреевском маленький ленин-гриб, в 12:00 начинать тосковать

о милом и лгать позвоночником, весь урожай погиб, на месяц вперед сирень