Аппликации

за большою дубравою к вечеру печь калачи, и никогда не окажешься правою, что тут – молчи ни молчи, время уйдет, станешь скучною липкою, станешь пар-

ным молоком, текстом сплошным и помаркою липкою, в горле твоем снежный

ком, как мы тогда целовались на пристани, пили почти для души, царство свое

заложить ради истины, ты говорил, что пиши – всё обязательно будет красивое, всё обязательно вдруг, липка окажется тоже оливою, снегом окажется луг. Как я

тогда ну почти успокоилась, волны, штормило сполна, пишется наискось, жимо-

лость, стоимость, даже себе неверна.

82

***

Здесь прохладно и сыро, как в атласе «Мхи России», тосковать бы на мягких

лапах, к себе маня, ничего не деля, потому что всегда четыре, только ты один не

захочешь любить меня. У каждой любви должна быть структура – завязь, кон-

цовка, натуральные бантики, солнышко красить хной, я умела бы так, только

мне за себя неловко, несмышленое плавится – разве денешься в этот зной. Разве

в этот зной земной за тобой собраться, открывать консервы «Завтрак туриста»

зря, было две мечты, но они, как всегда, разнятся, было две мечты, озера, по-

том моря, только ты один не захочешь, на сцене душно, если верить ремаркам, здесь роняют на пол платок, а потом все встают и уходят единодушно, у подъез-

да жестокий мир и томатный сок, только ты один не захочешь мне выдать про-

сто тридцать капель этой радости нутряной, никуда не расти, избывая болезни

роста, и холодное солнышко красить красивой хной, никуда не идти, просто ве-

рить, что всё сложилось – эта жимолость тонкая, тонкий словесный ряд, никог-

да не понять, за что мне такая милость, и такая малость, и все корабли горят.

Здесь прохладно и сыро, как в атласе «Мхи России», и немного пепла, чтоб луч-

ше трава росла, ежевика тоже, потом вспоминать о Вие, о чужом спасении ма-

леньком ото сна. Я себе ясна, как книга из Арамеи, так что глупо что-то здесь го-

ворить другим, на седьмом холме совьют свои гнезда змеи, на какой-нибудь

Рим не похоже, опять сгорим, едва начнется брожение душ в сосуде, за столько

лет к одиночеству не привык, и рай, и чистилище – это тоже другие люди, кото-

рым дарят твой грешный, как мёд, язык.

83

***

Нужно пойти еще докупить “Persil”, не считая овец по ночам, не думая о том, кто обещал не отпускать никогда, но «никогда» - это то же самое, что «всег-

да», поэтому отпустил, под горлом сладкая вата, внутри горючая лобода. Кто

держал тебя крепко-крепко на двенадцатом этаже, что ты совсем как Alice in Wonderland, нашептывал на ушко, и ты в своем 3d совсем и не ты уже, не хватит

зла на эти три пинты вдовы Клико, и не хочется думать, что он там говорит дру-

гим, хочется сказать – мне совсем все равно, с кем ты спишь, но ничего такого

мы друг другу не говорим, когда встречаемся в полдевятого, мир и тишь. Вме-

сто того чтобы сидеть и есть свой салат-латук и любоваться друг на друга в сво-

ей горсти, мы идем к другим и на холод рук не обращаем внимания, сил грести

уже хватает только на двадцать минут, а они говорят – как ваши успехи, пишете

что-нибудь? А зачем писать, если все всё равно умрут, можно есть свой салат-

латук, вот такой вот путь. Можно просто держать тебя за руку, всем своим суще-

ством впитывать тебя на последние полчаса, кровью своей впитывать черный

ром, слушать метель и чьи-то праздные голоса, а ты не можешь так, тебе нужен

весь мир, каждого выпить до дна и очаровать, здесь нужен “Persil” – город тон-

кий, как кашемир, чашка с окурками, ноутбук и кровать, а тебе всегда нужно от

нас уйти, потому что мы двое – совсем не то, и я промолчу, будь счастлив в сво-

ем пути, потому что главное – это движение, цель – ничто. И там, где мы встре-

тимся снова, будет горек бурьян, будет горек кофе, будет горька вода, и ты не

будешь ничем кроме надежды пьян, и я не буду ничем кроме тебя горда.

84

***

Все эти одинокие девушки под тридцать, которые ждут хеппи-энда после

двухсотпятидесятой серии – он будет умен, прекрасен и, конечно же, верен (бы-

лые заслуги не в счет), а пока собирай урожай, как ворона из питерских басен, горький клюквенный сок по рукам швами в реку течет. Коломбина не верит в

Пьеро, потому что на воле резвиться намного приятней и ко всему честней, го-

ворит себе – я в твоем кулаке синица, а ты всё равно не знаешь, что делать с ней.

Идешь в ресторан за итальянской пастой, луна в овраге, изучили тычинки и пе-

стики, реки давно не текут, одни почему-то сиры, другим бы чернил-бумаги, все

эти одинокие девушки под тридцать, которым так скучно тут, что проводят вре-

мя с пользой, ни дня без строчки, маленькое черное платье, классический маки-

яж, плывут венки по воде, вышивают к утру платочки, солнце заходит плавно за

горный кряж, и никому уже никакого дела, что тебе снится над холодной водой, что ты не сделала, просто вот не умела, главное – пчелы, огромный небесный

рой, с ними легко, не то что с собою сладу, числа простые множить в чужом уме, к черному платью легко подобрать помаду и повторять всем встречным свое

j’aime, сила инерции – это такое море, с одной стороны Турция, с другой сторо-