Аппликации

вал сильнее наших сил, закрываться должен опять, кто-то туда провалится по недо-

мыслию, сгинет, она снимает трубку и тщится себя понять, и сердце в руках, как со-

леная губка, стынет.

Береги дыхание для бубна и барабана, зеленый серп поднимается над Босфо-

ром, печет куличики белокурая донна Анна, каменный гость купил билет, он на пер-

вом скором. Порезала палец ножом для колки льда, приложила лёд к углубляюще-

муся порезу, когда он приедет, нужно ответить «да», для сохранения трех единств

обесценить пьесу. Когда он приедет, нужно ответить «нет», и для слуги соломы

швырнуть в прихожей, ну что ты сделаешь, если нас нет, мой свет, и кто-то обертка-

ми шелестит за четвертой ложей. Когда он приедет, нужно ответить “maybe, but not for sure”, и всё это по-испански, артикуляцию дожимая, ну что ты сделаешь – эти

смыслы в тебя крошу, любовь обездвижена смыслом в начале мая. Ну что ты сде-

лаешь, глупая, это не винегрет, по-человечески всех нас немного жалко, если поду-

мать, их тоже, конечно, нет, мяч утонул и сидит на ветвях русалка. А над Босфором

развевается серпантин, не то что крестик, хотя бы эмалевый, но в петлице, ну как

74

ты можешь верить словам и сидеть один в этом купе на сорок восьмой странице.

У меня был словарь Брокгауза и Эфрона тысяча восемьсот девяносто пятого

года, глиняные таблички (всё не списать на нервы), смешной человек не спит ни-

когда, Негода играет сестру совиной сестры Минервы. Отец построил музей, его на-

селил толпою, и снится ей сон в планетарном масштабе ровном, осторожный Сере-

женька, словно чего-то стою, нерастраченным почерком, верным и полукровным –

и не верьте себе, самих себя предадите прежде рассвета, всё здесь окутано мглой и

расцвечено петушиным, выбираешь самый прожаренный окорок – нет, у меня ди-

ета, и идешь на встречу новым большим машинам. Осторожный Сереженька купит

покрышки для «Мерседеса», распечатает новую книгу Прилепина или «Травник», Господь Саваоф выносит тебя из леса, и у кромки берет под расписку седой исправ-

ник. И куда тебе здесь – все дороги равно закрыты, Мариинская впадина жаром

пышет по четвергам, едят твою плоть бессонные прозелиты и думают: «Этот кусок

никому не дам». Смешной человек никогда не спит, «Кулинария для самых моро-

зостойких», растение жизни вырастишь, стоит ли корчевать, отец построил музей, ты не стоишь моей набойки, давай переставим мебель, ногами на юг кровать, Вся-

кий сверчок знает свой угол, и с этим совсем не споря, выращивать фикусы, верить

в график прошедшего дня, так было в Крыму, ад небесный под пенкою моря, во рту

своем ложкой серебряной магний маня.

Никого нам теперь не жаль – ваши пальцы пахнут левкоем, смотритесь в зер-

кальце ныне музейного Сарданапала, я буду хитрить и актуальных поэтов читать

запоем, а потом закрою флакон и подумаю – слишком мало. Пусть кто-нибудь на-

пишет что-нибудь об этом печальном звере, у которого даже кровь была недоста-

точно алой, он думал: «Я плохо верую, не получу по вере, а вдруг получу, но по вере

какой-то малой». В этом лесу шерсть свалялась и стала похожа на паклю, если поэ-

зия больше жизни, я вырос достойным трупом, можно кому-то завидовать, даже, наверно, Траклю, питаться кореньями, вечером – постным супом». Добрый мой

батюшка святцы повесил на стену, сверялся с календарем, когда выносить расса-

ду, поставили здесь меня, и куда же себя я дену, коршун-ангелолов пробирается к

нам по саду. Не знает сердешный, что некого здесь ловить, на миру и кровь не так

красна, и обиды проще, сестра-лисица мне говорит: «Осторожно, Мить, мы слиш-

ком долго не тонем в небесной толще, откроется прорубь и примет нас в теплый

мёд, будем барахтаться и мурлыкать напевы Хаксли, конечно, никто другой сюда

не придет, и спелый плод свалился в пустые ясли». Моя сестрица-лиса (филологи-

ческий факультет, увлечение астрономией и дисф 75

ункция лобной доли) утвержда-

ет, что вне ее достоверности нужной нет, ни покоя, ни представления нет, ни воли.

Никого нам теперь не жаль – ваши пальцы пахнут хокку о том, что осень настала и

нужно листать гречиху, я себя обреку на прочтение, так вот и обреку, украинская

ночь тиха, прислоняйся к лиху.

Опыты

On/Off

В саду, где цвели магнолии, встретили Агриппину, хотя совсем не магнолии, что-то цвело там вправе, у десятника был ненаточенный нож – его и воткнули в

спину, твоя мать не может быть женщиной – плоть подлежит расправе. Слиш-

ком много плоти и крови в городе этом, в тронном зале, в термах и лупанариях, храмах и катакомбах – отдай мне печень свою, всё главное мы проспали, кровь

застывает в жилах и к небу взывает в тромбах. Сейчас мы достанем коробку спи-

чек, как в детской книге-раскраске, сера промокла, кошка-кошка, твой дом го-

рит, слишком людно. Ох уж эти читатели – всё еще верят в сказки, ох уж эти нам

сказочники – любовь остра обоюдно. Так они здесь горят, пытаясь залить ром-

колой, о концентрации спирта в тельцах своих неуютных тщетно пекутся, земля

станет очень новой, даже отполированной – здесь они поскользнутся. Ты доста-

ешь изумруд – Карфаген не разрушен кем-то, кто хорошо знаком с географи-