Читаем Аппликации полностью

Волопас. И ты отрезаешь меня без мяса, и в лужице рифмы живая масса займет

удивительно много места, нам тесно – подходит тесто. Оно заполняет пробелы, поры, и мы покидаем себя, как воры, меняемся тенью, убранством стихов, и де-

лим убогий улов. Цепляйся за эти знакомые числа (на небе темно, а под кожи-

цей кисло), а небо и плод поменяешь – не съесть нам то, что исчезло, но есть. И

я вырываю тебя из грядки – нам долго твердят, что остатки сладки, так хочется в

сердце твоем истлеть, потом превратиться в медь. А все-таки нам это, видимо, снится, мы тоже хотим опериться, как птица, взлететь неуклюже – в соседском

окне «Ты помнишь ли, друг, обо мне» поют с соблюдением ритма и тона, и но-

вая поросль выходит из лона земли, и к чему нам еще ни стремиться: мы – бе-

лая чайка, бесплотная птица.

Охлажденный

мятный

коктейль

69

Хрестоматия

Незачем вам больше читать Троллопа, грачи прилетают в среду, нужно вы-

звать настройщика, выправить пианино, разминайте пальцы, играйте Черни, скоро и я приеду, а Троллоп – век девятнадцатый, пишет длинно. Незачем вам

писать от руки, но можно на ремингтоне выстукивать мне, что любовь обрела

Катулла, пустота обрела Емелина, дальше в таком же роде, полагая, что смерти

нет, не смотрите в дуло. Незачем вам говорить: «И я в своем теплом теле, как в

безвоздушной комнате, герань и тюль с бахромою», иначе скоро на самом деле

приеду, всякая живность становится очень злою, а иногда печальною, ах, Фели-

ция, лето, все инструкции прячут на обороте, и возвращение – вовсе уж не при-

мета, вы голодны и опять не о том поёте. Незачем вам больше читать Троллопа, все герои с повинной приходят, отчитываются за прожитой отрезок, а он опять

не ограничится половиной, автор, что с него взять, и бывает резок. Незачем, сидя в поезде, считать грачей и стаканы, странные разветвления необретен-

ной мысли, нужно отформатировать сколы, соринки, раны, незачем-незачем, с

вами теперь зависли, и только Троллоп на сто двадцатой странице, пачули ви-

тают в поезде краденым ароматом, а вы наконец увидели и уснули, и ходите по

миру в воротнике измятом.

70 Хрестоматия

VIP-театр

Пергидролем намазать локоны, словно ты Марика Рёкк, больше на правый

висок, луковку ухватила, другие уцепятся за подол и на что ты меня обрек, на-

учил говорить по-немецки и запинаться мило jeder fur sich und gegen alle mein Gott, красная-красная веточка недорогой рябины, устным преданием развлека-

ясь на Новый год, ценишь свои нелепые половины. Можно сложить из них По-

тешный свой городок, это сплошная линия и Ледяная дева, ветер срывает карка-

сы, ветер к тебе жесток, лучше висок, который сегодня слева. Ангел-хранитель

Марики, маленький ангелок, птенчик нашкодивший в школьной своей прока-

зе, ветер опять бывает к тебе жесток, слаб голосок твой на Александерштрас-

се. Это совсем другая девушка, плоская, словно лист, просто двухмерная, де-

вушка из картона, только зрачок бывает порой искрист, но не сейчас, так быва-

ло во время оно. Сидит за прялкой и думает: «Ну и на что ты меня обрек, забрал

помазок, смягчающий гель и бритву, ну потом фонарь, аптека, не прав был, ко-

нечно, Блок, до всех сражений мы проиграли битву». Просто сидим на реке ва-

вилонской и сливовицу пьем, этим велели кланяться и подарили грифель, ну а

у нас нет прошлого, нас не возьмешь живьем, после опишет какой-нибудь но-

вый Вигель.

Твоему народцу предписали идти в Воронеж, губами калеными припечаты-

вать краденый поцелуй, но ты понимаешь, что их в себе не схоронишь, сколь-

ко о вечном невозвращении ни толкуй. Без разрешения в память твою проник-

ли, Бог сохраняет всё, даст Бог – и их сохранит, или не даст, ты себя изымаешь

weekly, в сердце стучит оприходованный карбид. Бедный народец, себя ради

рифм тираня, сонм городских сумасшедших изображает здесь, бедная девоч-

ка в доме Отца, Аня-Аня, под абажур, под зеленую лампу не лезь. Золото ры-

бье пастушечье в красном фонтане, библиотечная участь и книга на день, блуд-

ные дочери пишут сердечное Ане: «Лучше в горошек зеленое с розой надень».

Бедный народец, песочные замки разрушив, скуку смертельную детям приро-

ды привив, смотрит на мир из желтеющих матово кружев, крив и прекрасен, но

больше, наверное, крив. Ты их судьба, бесконечно томящая Аня, пишешь им

росчерки из-под чужого пера, миф и судьба погибают, друг друга тираня, чер-

ная бездна, большая пустая дыра. Некому верить 71

в тебя, кредиторы под окна

пони троянского волоком приволокут, вновь пустота, чем заполнить ее я спо-

собна, черная кровь, вороненая сталь или жгут. Твоему народцу велели смо-

треть неотрывно, каждую каплю два раза считать за окном, ты не придешь – это

ливень и прошлое дивно, руки дрожат, закрывая прочитанный том.

VIP-театр

Дети Нового мира не любят оплошности флоры, придумают рифму, потом

другую, потом еще и не ту, или создай себе персональный ад, или иди в об-

ходчики путей сообщения, выращивай помидоры, окучивай капустные грядки, играй в лапту. Или создай себе персональный ад, или читай на openspace о по-

Перейти на страницу:

Похожие книги

Надоело говорить и спорить
Надоело говорить и спорить

Один из основателей жанра авторской песни Юрий Визбор был поразительно многогранной личностью. По образованию – педагог, по призванию – журналист, поэт, бард, актер, сценарист, драматург. В молодости овладел и другими профессиями: радист первого класса, в годы армейской службы он летал на самолетах, бурил тоннель на трассе Абакан-Тайшет, рыбачил в северных морях… Настоящий мужской характер альпиниста и путешественника проявился и в его песнях, которые пользовались особой популярностью в 1960-1970-е годы. «Песня альпинистов», «Бригантина», «Милая моя», «Если я заболею…» Юрия Визбора звучат и поныне, вызывая ностальгию по ушедшей романтической эпохе.Размышления вслух, диалоги со зрительным залом, автобиографические подробности Юрия Визбора, а также воспоминания о нем не только объясняют секрет долголетия его творчества, но и доносят дух того времени.

Борис Спартакович Акимов , Б. С. Акимов , Юрий Иосифович Визбор

Биографии и Мемуары / Современная русская поэзия / Документальное