Аппликации

ки вычитать из сумм. На туманность крашеной Андромеды не накинешь больше

чужой платок, здесь бесплатный суд, а еще обеды, а еще традиция между строк.

А еще трагедия, песнь косули, а еще какой-нибудь небоскреб, ну пришли мо-

лочники, все уснули, каждый зритель что-нибудь да огрёб, каждый видит сон

о своей Маргоше – покупает в лавке двойной букет, на проезжей спать никому

не гоже, только мест других на странице нет, потому что жизнь не была нелепа

– просто где-то теплилась на столе, ей всегда по утрам не хватало хлеба – осты-

вает хлеб на ее золе.

Обозначенное

присутствие 63

Самое доброе сердце

Думаешь: «Ну и не пей вина, Гертруда, истины нет в «Божоле», вчера захо-

дил Пабло, принес беарнские артишоки, теперь корешки валяются на земле, а

к корешкам морозы порой жестоки, хочется вырыть могилу или взобраться на

Сен-Сюльпис, обозреть оттуда окрестности, есть сгущенку, потом вернуться на

землю – сделать себе сюрприз, я мыслю изысканно и несказанно тонко». Фре-

кен Юлия думает: «Ну неужели меня действительно нет, неужели меня приду-

мал тот господин в шлафроке, когда наливал коньяк после завтрака, ставил его

в буфет, а к коньяку морозы бывают порой жестоки». Генрик думает: «Нет, к со-

жалению, вас придумал совсем не я, истеричные дамы, что падают в обморок в

пьесах Брехта, или как там его, все равно у меня семья, и себя обозначу я несо-

размерным «Некто». Думаешь: «Новые бездны нужно пытаться в себе открыть, до четверга осталось немного времени, дальше – больше, нужно достать ло-

пату и равномерно рыть, неврологический диспансер, оккупация нашей Поль-

ши». Фрекен Юлия думает: «Как мне любить себя, как не заходить за эту линию, вечно ходить по правой, как геройствовать в рамках текста, других губя, и не-

смотря ни на что всегда оставаться правой». Генрик думает: «У Сократа не было

«Божоле», поэтому он разводил цикуту в гашеной марганцовке, пусть это автор-

ский вымысел – в нашей густой золе водятся черви – немыслимые концовки, те-

атр для всех и ни для кого, плата за разум – вход, нет, что-то я путаю, правда, не-

когда разбираться, правда, двери закрыты, никто сюда не войдет, жителям веч-

ности страшно за ручку браться». Ну как можно быть поэтом, откуда такой изъ-

ян, новая темная радость чужого крова, нет, почему традиция, и ничего не пьян, просто выходишь на улицу – краденый мир, всё ново. Думаешь: «Хочется здесь

поставить банку для дождевых червей, саму себя окружать теплом, саму себя

подцепить на удочку и положить сушиться, и притвориться лучше, чем в жизни, тоньше, полней, живей, нарисовать свой город – кажется это Ницца».

64

Самое

доброе сердце

Кофемолка

Жан-Луи Давид хотел рисовать Марата, смотрел на сепию, кобальт, лазурь, а Марат угрюмо вспоминал, что в парламентских прениях стойкий отёк когда-

то получив, при искусственном освещении не выходил из трюма, этот чердак-

каюта, когда-нибудь нас с тобою, к божественной смуте примешанных, не раз-

бирая даты, с парохода чужой современности сбросят вниз головою, чтобы

жить в ожидании премии или уже зарплаты, Шарлотта строчит платок, опосты-

левший тёрн сливовый. В мире много пустых случайностей, если, других жа-

лея, душить его чем-то другим, ну испортишь кисейно-новый, никто не поймет,

«Черт бы взял тебя, Галатея» - напишут в углу, так мало подрамников, не поме-

стилась снова, покупает индийскую пену и соль морскую для ванны, какая раз-

ница мне – вначале ведь было слово, и потому с тех пор слова не в пример че-

канны. А платье нужно старое, сверху еще передник, Марья Ивановна, можно

растить алоэ? Этот живой мертвец – немыслимый привередник, каждое утро

смотрит в толпу и ищет лицо другое, которое можно бы возлюбить, как плоть

свою, несуразно, греть ее перед сном угольями, и, лелея, верить, что это ты. Но

я ведь на всё согласна и берегу кинжал на птичьей груди, как змея. Носи в себе

свою смерть, а я рисую так быстро – она войдет, поднесет тебе список, они ведь

уже убиты? Можно мне вас любить тихонько, а пост министра не бывает пустым, в прихожей грустят Хариты. Не поднимайте глаз на меня, читайте как можно

дольше, храбрым в своем безумии некуда плыть отсюда, если я выйду отсюда, хочу непременно в Польше дом с мезонином – могу же я верить в чудо. Он от-

крывает конверт без адреса и без марки, красивые девушки часто безграмотны

свыше меры, Жан-Луи Давид – классицист, потому застывают парки, и крадут

из буфета фарфор онемеченные химеры. Можно мне вас любить – я не просто

стальная дева, чудо из Нюрнберга, выжжена темной хною песня моя, начина-

ется песня слева, но вы медленно тонете, чем-то подобны Ною, и погружаетесь

в эти воды – больше я не увижу, как покидает душа пределы привычной плоти.

Жан-Луи Давид посмотрел на холст и увидел простую жижу, и достал кинжал, чтобы жизнь свою оправдать в работе.

Кофемолка

65

Сказка о поисках счастья

После войны за испанское наследство остался чайный сервиз, Ванессе нет

двадцати, поэту полвека скоро, мы сидим на горе и, конечно, не смотрим вниз, иногда на землю летит перо с моего убора, внизу продают настурции и кара-