Аппликации

вать пробелы, положила ей в руки молью траченного ягненка. Я купил за двести

рейхсмарок венок из омелы, потому что всё должно быть печально и выглядеть

очень тонко. Потому что мы опускаем руки в душу ее и там ворошим предметы, находим нужные фразы и точные обороты, и Фрида мне говорит: «Омела увя-

ла, где ты берешь такие цветы – унизительно до икоты, нам нужно очень много

цветов, чтобы скрыть рубцы под манжетом». Знаете, отче, я тоже подумал, что в

теле должна быть рана, какой-нибудь тлен поэтический, и при этом я вижу, что

жизнь дается нам слишком рано. Настройщик землетрясений приходит к юно-

му Отто и уносит его в подпол, односложно скрипят половицы, и от всех его слов

остается одна икота и со звоном зубовным падает на страницы.

56 Geschlecht

und Character

Кубики

Можно сказать, что я – парящая хлором вода из-под крана или французская

пудра. Можно о том же сказать как-нибудь иначе или совсем промолчать. Ино-

гда выбираю второе и вне сомнения так поступаю мудро, и горит на моей поду-

шке седьмая, как лен, печать.

Можно сказать, что есть во мне нечто от рыжей Нинон и Фрины, если тебе о

чем-нибудь скажут подобные имена. Иногда выбираю второе, и мне улыбаются

ветреные витрины, и плачу за чужое бессмертие жизнью своей сполна.

Можно сказать, что Дания – не тюрьма, и мой бедный Йорик выжил, женил-

ся, родился заново и воскрес. Всё это правда, но иногда одиноко в душе до зе-

леных колик, бедный мой кролик в осенних лугах словес.

Можно сказать «я тебя люблю» - это будет созвучно многим читателям утрен-

них приложений воскресной моей мечты. Всплакнуть над знаками препинания, слогом моим убогим, но если всё это куда-нибудь выбросить, здесь остаешь-

ся ты.

Кубики

57

Mutter und Musik

Мать выбирала музыку, клавиши терла фланелью, смоченной лавровишней, у нас было три просторных комнаты, кисломолочный холод, храни по соседству

Шумана – и никогда не окажешься больше лишней, никому не нужны мои ноты

– он был слишком глуп и молод. В этих блочно-панельных домах не говорят о

Блоке, в море плескаться до осени, по вечерам всплывая, зрители говорят: «Вы

слишком к себе жестоки, никто ведь не смог уложиться в программу, не думай-

те, что другая я играет Шумана лучше веснушчатой, неказисто прикрыв колени

в зеленке платьем клетчатым и забыв, что всё это пройдено и сейчас играть бы

этюды Листа, а все чернила вылить кому-нибудь в водослив». Но в этом нет ни-

какой особенной доблести или самоуправства – берешь этюдник, ноты и ударе-

ний словарь, и если всегда говорить о смерти, вокруг соберется паства, таких не

убить жалеючи, как было когда-то встарь. Ты понимаешь – все швы не пригна-

ны, так и торчат из текста, вот тебе молоток, вот тебе мыло-веревка, для жизни

почти невеста, мать не любила море и переменный ток, но зато выбирала книги

без признаков омертвенья, без лиловых пятен на переклеенных корешках, вы-

бирала зеленые мази и плачущие коренья, и на верхней до обрывался уснувший

Бах. Можете мне подарить пуд соли морской – и дольше века в аскезе пишешь

о радостях плоти, которой вне текста нет, ну а потом понимаешь, что кто как не

Перголезе – самый последний, но тоже ненужный поэт, и по веревочной лестни-

це можно в такое небо, где не едят барашков, а красное… ну хурму, и попроси о

милости ну вот хотя бы Феба, или воздастся многое только не по уму.

58

Mutter

und Musik

Лепесток

Кристина со станции Zoo примеряет фату и платье, ich weiss nicht, was soll es bedeuten, вчера прислал смс-ку, и ничего теперь не желаю знать я, если толь-

ко уменьшить резкость, не так вот резко, но зато ты нравишься моей маме, три

языка совершенно здесь не помогут, в жизни нужны глаголы, и натуральный за-

гар закрывает пена, и остаемся в раю голодны и голы. Смотри в себя, выращи-

вай салат-латук и надежду – что-нибудь непременно вырастет, птицы оставят

гнезда, улетят на юг, я скрою в себе невежду, разовью способности, буду гадать

непросто – любит-не любит, к сердцу прижмет, зато ты думаешь много, зато ты

список кораблей дочитаешь до половины, потом удивишься точности и равно-

весью слога, потом случайная мель, или может – льдины. Зато ты нравишься

одноклассникам, они стерегут корзину, всё останется непрочитанным, чистым

письмом химера, вот корабли приближаются, ты убираешь льдину, хотя пони-

маешь – это уже не мера, все выходят на берег, едят пломбир и молчат, вырав-

нивают поверхности, ставят каркасы зданий, находят пустые норы и садят туда

зайчат, Кристина варит лапшу, избежав страданий.

Лепесток

59

Зеленая кружевная перчатка

Меня зовут Вера, я верю в Блока с двенадцати до четырех утра, даже сила

тока и напряжение в этой сети устремляется в никуда. Мой рост сто семьдесят

три сантиметра, я сижу в «Шоколаднице» с Мартой Кетро, пью чай и в себе от-

крываю недра, тонально блестит руда. Пишу тебе с Мартиного лэптопа: «Не

думай, что это почти Европа, могла бы стать я кустом жасмина (перечеркнуть

«укропа») в театре Но. Себя краду я здесь то и дело, мигает лампочка – всё сго-

рело, в каком кругу, где бело и бело, застрял давно. Читаю письма – следы сан-