Аппликации

ке всякий раз с новым мужем, с новым кольцом пластмассовым, рай шалашный

внутри кляня, всё, что рождается здесь, мы же сами собой и душим, можешь

прожить мою жизнь и скормить меня, на показе Аллы Суриковой уйти еще до

фуршета, идти по ночным улицам и не ловить такси, потому что ловить такси

– это плохая примета, и ведь известно, что никого ни о чем не проси, особен-

но тех, кто пошлет тебя за тем, чему имени нету – принеси то не знаю что, пой-

ди туда, где тепло, особенно штопор, и новую выдать примету, и кровью вино

по раскрашенным венам текло, и я приезжала сюда, и ты мне гладил ресницы, и говорил, что всё обязательно будет – иначе совсем никак, а потом не уметь

отличить журавля от синицы, ну подумай, Андрей, ты, как видно, и верно ду-

рак. Помнишь, мой дорогой, мы когда-то гуляли по водам, опрокинули триста и

дальше пошли по воде, нам грозили судом как забывшим исход пешеходам, мы

твердили одно запоздалое слово «нигде». Если можешь искать меня там и рас-

ходовать строки, объяснять неплательщикам, что отключать не начнут до вось-

мого числа, и на самом деле мы не жестоки, но хватает нам нежности ровно на

сорок минут – после будет песок, закрывающий все переходы, израсходовав бе-

лое, в белый песок упади, ты и верно забыл меня, мы уезжаем на воды, только

белая смерть и сирени туман впереди, не гляди туда больше – там то, что нам

в жизни не надо, ну немного подслащено, чтоб диабет оправдать, в остальные

года мы обходимся без рафинада, бьется сердце под ложечкой, режет творож-

ники мать. Израсходуй себя, пока можно – потом будет поздно, и никто не захо-

чет любить тебя возле метро, и дарить “Alpen Gold”, и на печень скабрезничать

слёзно, и ничем растопить всё твое ледяное нутро.

88

***

Здесь когда-то была земляничная поляна, скрывая пристрастий к мус-

су остатки, на переездах теряя последний страх, холодно-жарко, Достоевские

впервые приехали в Старую Руссу, и в винницкой электричке поют уру ахим бэ-

лэв самзах. Кто бы мог экранизировать твою биографию так, чтобы мучитель-

но больно, в привокзальном буфете пиво и водка, это классика, нужно снимать, вы всегда не проходите пробы на эту роль, но только небо, радость и ветер сме-

шат опять. Из училища почвоведов тебе принесут синицу, журавля и ласточку, глаз землемера К., незачем было ждать зимы, когда забивают птицу, и разли-

вается морем червленым Ока. Я вас любил, но любовь уже меньше смысла, ко-

торый редактором вкладывался в эти слова. Фрида скучает за барной стойкой, где сладко, там будет кисло, новая жизнь уступает, уже не нова. На раздаточном

пункте тебе подарят новое лыко, новый набор юного техника (больше не зем-

лемер), всё бесполезно и в этом равновелико, можно рыдать до утра над коле-

нями Клэр – как там акация, горы брусчатки и гимназический сторож приделал

новую ногу, уже не липовую (эра пластмасс), только ты всё равно ничего такого

уже не помнишь, убеждаешь других, что ходил вот сюда в пятый класс, а потом

проснулся в бистро у околиц Стамбула, Фрида скучает у барной стойки, пьет че-

решневый сок, отрицая всё очевидное, машет снуло черной отметиной крыльев

надушенных строк, но никто не хочет снимать земляничные тропы летом, резать

крупные планы, расходовать пленку зря, горек черешневый сок, я не буду поэ-

том, больше не буду, полцарства тебе за царя. И на что нам теперь смотреть, кто

любить наивных, брошенных ради истории, в царство свое вести, в 10:00 выхо-

дить с кумачом из винных, не проверяя тонкость своей кости.

89

***

Твой глупый недуг, что предан тебе без лести, трижды отрекся сам от себя, по-

том перерос, и я теперь спокойной выгляжу в этом контексте – сериалы о боль-

шой и несчастной любви, Чулпан Хаматова – брюнетка, откос. По-прежнему

пахнет черемухой и красотой в сосуде, напоминая о том, что я для тебя никто, за опасные связи дают молоко, мы уже не люди, мы – обложка с изнанки, забы-

тое в тире лото. Мы не ездим в метро, потому что там можно встретиться взгля-

дом, опять уткнуться в газету, решать кроссворд, вспоминая песню о рыжем и

конопатом, что сидел с лопатой на горке, собою горд. А тебе же хочется что-то

оставить миру – тьму низких истин, самых отборных злоб, и шкаф платяной ку-

пить, и к нему квартиру, и ведьму с бантиком, баню, клопа, и клоп послужит

здесь оправданием, точкой точной, о самой большой и несчастной любви гово-

рить с тобой, а в шесть часов отпускать, собирать к всенощной жетон на метро и

бабочек на убой. Вагон голубой причалит однажды странно, а в третьей редак-

ции я должна говорить не так – почему ты мне не даришь гвоздики к седьмому.

Простите, панна, сценариста уволили, новый – совсем тюфяк, вставляет рекла-

му средств для мытья посуды, и мы не встречаемся взглядами уже не только в

метро, роем особые норы, берем беспроцентные ссуды, а он нажимает кнопоч-

ки и режет нам текст хитро. А я для тебя все равно никто, даже если мы сможем

встретить чей-нибудь день рождения вместе, за два часа до начала конца нужно