Аппликации

ны Гурзуф, буду с тобою в радости, в скуке и даже в горе, только совсем нечаян-

но вызвался этот дух – классика филологии, черная речка рядом, черная-черная

свечка в черном саду горит, я же почти послушная, я же совсем овечка, смычка

любви и голода, город и общепит. О социальном неравенстве кукол с тряпичной

кровью можно твердить, исправники носят им шоколад, я же почти напрасно им

здесь холодец готовлю, им хорошо и ветрено, всяк обмануться рад.

85

***

Вчера опять по дешевке нарзан и брынзу, еще одна залежалая жизнь как

будто. Княжна глядит на мир сквозь мутную линзу, расписные челны плывут из

низовий Прута. На чужой роток не накинуть платок с узором, золотые кольца и

пряник один печатный, я тебе пишу, мой свет, о прощаньи скором, потому что

волны черны и на солнце пятна. Стан свой стройный хочется выставить на ви-

трину, свой коричный глаз и пальчики из пластмассы, а твои дары я попросту

отодвину, потому что долог путь и пустуют трассы, и пустуют пляжи, и малень-

кие кофейни, шалаши и замки, и здешняя подворотня, не осталось больше ни

птиц, ни змей, ни всего того, что дорого мне сегодня, а назавтра даже не вспом-

нить, в волнах играя, добавляя больше соли морской и пены, я тебе смешна, в

сердцах утону другая, трафареты зол, французские гобелены. Эта память лжет, что раньше здесь было пусто, человечий след расходуя на диктанты, потому мы

все давно прочитали Пруста, изучили тень на левом плече инфанты, и от этого

слаще жизнь показалась плоти, захотелось есть хурму и ходить по гальке, толь-

ко это всё, конечно же, вы тут врете, проступает след на каждом сюжетном таль-

ке, от добра не ищут добра, вообще не ищут, потому что вдруг найдешь – при-

ручай тут в муках, а потом пойдут, как все остальные, в пищу нам двоим, и соль

растворится в звуках.

86

***

Все родные списать на военные действия и на острый, как нож, психоз попы-

тались, подумать в курилке: «Есть ли я, двадцать девять сплошных полос», а по-

том опять забирают курево, штраф выписывать в полный рост, запретить аэро-

бусы, всё продули вы, мир не прост и совсем не прост, потому что нужно стре-

миться к гибели и копить на солидный car, и любить таких, что вдвоем пошли

бы ли вы туда, где скучал Макар. Расторопным девушкам из Дубровника и смо-

трителям у аптек не нужна судьба и простая логика, и роса у излучин век. И лю-

бить таких, что потом зажмуриться, для чего тебе всё оно, Пушкин озеро башня

яблоко курица, разнородное домино. И тепло ли тебе, и сыта ли далее, краси-

вее ли всех живых, как приносят зеркальца из Касталии, пустоту отражая в них, а тебе рисовать еще что-то, мучиться – здесь и окна, и образа, принеси мне но-

вое, Троеручица, и в пустом глазу бирюза. Ну на что они тебя здесь воробышка

и лисицею, и быльем, нужно чашу любую разбить до донышка, а мы пьем, сно-

ва пьем и пьем. Все родные списать на осенней выставки избавление от души, и компьютер твой, наконец, завис-таки, ничего больше не пиши, всё о том, что

он тебе сухожилия и отвертки мешал в стакан, но ведь как-то, было же время, жили, я не оправлюсь уже от ран, буду просто смотреть, когда ночи темные, се-

риалы о жизни крыс, заходи ко мне в уголки укромные, выполняя любой ка-

приз, просто так, потому что рожденным мучиться никогда не найти отвод, и

твоя строка наконец озвучится, как под нёбом костистый плод, и за всех забытых

тобой любимою сорок пенсов дают с утра, и с авоськой идешь за любовью мни-

мою, так от голода не хитра. Камень дали кому-то – не хлеб, широкою, как мета-

фора без затей, всё грозит нам гибелью и осокою, всё прекрасно. У Лорелей нет

защитных функций блестящей кожицы, черный гребень, в руке весло, и бумагу

камень весло и ножницы снова в яму не унесло. Ты сидишь на камне почти под

пальмою и поешь, что за ночь внутри, и за этой песней твоей печальною убежит

она, не смотри, как лежит она на холодном донышке, там, где самый ненужный

груз, а в сердечко все забивают колышки – сорок девять печальных муз, и одну

не выбрать, чтоб всем обидчивым предоставить открытый счет, как прожить сто

дней без любви и пищи вам, если всё по усам течет. Ты не видишь больше, чем

нам положено, после титров пойдет повтор, и какое сердце в тебя ни вложено, и

какая бы с этих пор ни была ты горькая и

87

послушная, в подреберьи сидит свер-

чок. Это просто подать твоя подушная, а не стих, что к тебе жесток. Разорвать на

части всегда успеется, ну а склеить тут кто хитер, и который год твое тело змеит-

ся, солнце, зеркальце и костер. И тепло ли тебе, хорошо ли, девица, чтобы нече-

го рассказать, потому что потом ничего не склеится, и в себе ночевать, как тать.

***

В тридцатые годы у нас был поэт по фамилии Зеров, которого, кажется, рас-

стреляли – точно не помню уже. Пьяные фотографы фотографируют пьяных ди-

зайнеров интерьеров, и нужно им явить особенно тонкое неглиже. Нужно мель-

кать в светской хронике хотя бы еженедельно, продуцировать новые смыслы, старые смыслы сдавать в утиль, перерабатывать, воздушно-капельна, огне-

стрельна твоя любовь, а яблоко скушал Тиль. Нужно мелькать в светской хрони-