Апрель

— Ульянов, это технические подробности, — перебил Дейер. — Оставьте их для специальной экспертизы.

Он твердо посмотрел на Окулова.

— У вас больше нет вопросов к подсудимому Ульянову?

Окулов поджал губы.

— Нет.

Дейер бегло взглянул на места присяжных поверенных и сословных представителей.

— Допрос подсудимого Ульянова окончен, — скрипучим голосом объявил первоприсутствующий. — Объявляется перерыв заседания Особого Присутствия Правительствующего Сената.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

1

Неклюдов сделал несколько глотков, поставил стакан на стол.

— Перехожу к обвинению против подсудимого Ульянова…

Небольшая пауза. Всего несколько секунд. Чтобы и судьи и публика могли вспомнить реплику подсудимого Ульянова в адрес обер-прокурора, брошенную во время допроса.

Саша нашел глазами маму, кивнул ей. (Рядом с мамой сидел Песковский — муж Катеньки Веретенниковой, двоюродной сестры, — публицист, литератор, из умеренных.) Потом перевел взгляд на прокурора.

Неклюдов словно ждал этого взгляда. Бледное лицо его сделалось совсем белым, светлые глаза расширились, и от этого стало казаться, что увеличились глазные ямы: зрачки провалились в глубину черепа и сверкали неизрекаемой жаждой отмщения.

— Принадлежность подсудимого Ульянова к преступной организации, именовавшей себя террористической фракцией партии «Народная воля», доказана в процессе судебного заседания Особого Присутствия полностью.

Обер-прокурор произнес эту длинную фразу на одном вдохе, без перерыва и, словно совершив нечто очень важное и даже приятное для себя, натянуто улыбнулся — сначала судьям, потом в публику.

— Объективными факторами доказательства этой принадлежности являются личное признание подсудимого, а равно и то обстоятельство, что дважды, 28 февраля и 1 марта, в квартире Пилсудского подсудимый Ульянов производил набор программы фракции, которая, судя по словам самого же Ульянова, должна была служить оправданием как создания террористической фракции, так и самой идеи цареубийства…

Неклюдов снова сделал паузу, обвел судей, публику п подсудимых напряженным взглядом своих неподвижных глаз (Саша заметил, что глаза у прокурора почему-то перестали самостоятельно двигаться, они поворачивались из стороны в сторону теперь только вместе с головой) и жадно глотнул воздух, будто, произнося обвинительную речь против подсудимого Ульянова, он преодолевал какое-то сложное высокогорное препятствие.

«Все-таки он должен испытывать какое-то неудобство из-за того, что обвиняет сейчас сына человека, у которого когда-то учился, — подумал Саша. — Этим неудобством, пожалуй, и объясняется его волнение. Из-за этого неудобства он будет говорить обо мне еще более ожесточенно и беспощадно, чем о других подсудимых. А все будут думать, что это месть за мою реплику. На самом деле господин обер-прокурор просто боится самого себя, своей собственной совести, вернее, последних ее остатков, которые, очевидно, все-таки беспокоят еще иногда это осатаневшее от безнаказанной власти над многими человеческими жизнями существо».

— Само участие подсудимого Ульянова в преступном замысле против священной особы государя императора может быть сведено к трем главным группам… Во-первых, в содействии другим злоумышленникам в деле приобретения средств для выделки снарядов…