Апрель

— В моей записной книжке есть выписка об отношении членов нашей партии «Народная воля» к социал-демократам. Господин обер-прокурор Неклюдов взял из этой выписки в свое обвинительное выступление против меня только начало моей записи, где говорится о противоречиях между «Народной волей» и социал-демократией. Всю же вторую часть, где речь идет об общности наших целей и задач, господин прокурор опустил… Несколько раз, говоря об отношениях между народовольцами и социал-демократами, господин прокурор повторил слово «антагонизм». У слушателей, естественно, может вполне сложиться впечатление, что антагонизм существует между нашими партиями. А между тем (и в моей книжке это написано черным по белому) это слово характеризует отношения всего лишь нескольких лиц из обоих партий, не затрагивая существа их целей и программ… Господин прокурор на этом месте передернул… А зачем? А затем, чтобы еще раз противопоставить нас другой революционной партии, чтобы выделить нас из общей революционной среды и представить как группу сумасбродных, экзальтированных мальчишек, которые занимаются не тяжким трудом революции, а только поигрывают в революцию, забавляются бомбами, динамитом, отравленными пулями… Нет, господин прокурор, это дело у вас не выйдет!

— Слушайте, Андреюшкин, — вмешался сенатор Окулов, — вы же обещали быть серьезным… Зачем же вы опять берете себе этот комический тон?

Пахом посмотрел на Окулова, на отвислые, обрюзглые его щеки, седой собачий бобрик, глазки-буравчики, посмотрел — и ничего не ответил.

— Хотите что-нибудь добавить? — спросил Дейер.

— Да нет, чего там добавлять. — Пахом махнул рукой и отвернулся. — Поймали вы нас, засадили в казенный дом, теперь уж судите по-своему. Какие тут могут быть добавления…

— Я смотрю, адвокат из вас, Андреюшкин, весьма никудышный, — позволил себе небольшую вольность Дейер, — хотя защищать вы взялись самого себя… Придется, по-видимому, оказать вам небольшую юридическую помощь. В своем защитительном слове вы, например, могли бы просить суд о снисхождении, — назидательно говорил Дейер. — Могли бы высказать просьбы и иного порядка. Члены Особого Присутствия, я надеюсь, весьма охотно согласились бы удовлетворить те ваши пожелания, которые сочли бы удобными к выполнению.

Пахом вдруг тряхнул головой, словно захотел сбросить с себя какое-то оцепенение, какую-то мороку, выпрямился и стал удивительно похож на Генералова, хотя был и выше его и тоньше.

«Казачья кровь взыграла, — подумал Саша. — Сейчас он их рубанет сплеча, сейчас он им скажет что-нибудь такое, что запомнится надолго».

— Господа судьи, господа сословные представители… — медленно начал Андреюшкин.

Голос Пахома был тих и серьезен, и Саша с удивлением посмотрел на знакомый профиль, который теперь почему-то весь заострился и стал похож не на живое человеческое лицо, а на белый каменный барельеф со стены.

— Господа судьи, господа сословные представители… — Голос дрогнул, завибрировал, но Пахом тут же справился с волнением. — Как член партии «Народная воля», я всегда и во всем служил делу своей партии до конца преданно… Я не знаю такой жертвы, на которую я не мог бы пойти ради идеалов своей партии. И поэтому я, находясь в полном здравии и рассудке, объявляя», что заранее отказываюсь от любой просьбы о снисхождении, потому что считаю такую просьбу позорным, несмываемым пятном для знамени, которому я служил и буду служить до самых последних своих возможностей!

Мгновенная тишина упала на зал и тут же взорвалась радостным голосом Генералова:

— Пахом, умница золотая, дай скорее поцелую! — Генералов обхватил Андреюшкина своими могучими ручищами, прижал к себе.

— Это что еще такое? — вскочил с кресла Дейер. — Что это еще за поцелуи? Пристав, немедленно наведите порядок на скамье подсудимых!

Приставы полезли было с двух сторон за решетку барьера, но Генералов, не дожидаясь их вмешательства, уже отпустил Пахома, и, взволнованные только что пережитым единением духа, они опустились рядом друг с другом на скамью, сцепив в крепком пожатии руки.

— Это что там еще за рукопожатия? Прекратить! — бушевал за судейским столом Дейер.

Генералов и Андреюшкин разняли руки.

— Если еще повторится что-либо подобное, — кричал первоприсутствующий, — я снова буду вызывать подсудимых в зал по одному!

Он устало опустился в кресло, наклонился к Окулову, сказал ему что-то шепотом.

Окулов поднялся, пошевелил бобриком волос, подвигал ушами.

— Объявляется перерыв на двадцать минут, — глухо сказал Окулов и злобно обвел зал глазами-буравчиками. — После перерыва слово для защиты будет предоставлено подсудимому Ульянову.

Саша взглянул на маму. Мария Александровна и Матвей Леонтьевич Песковский смотрели на него пристально и печально, с надеждой.

3

— Слово для защиты предоставляется подсудимому Ульянову.

Мария Александровна, комкая в руке носовой платок, вся подалась вперед, словно хотела пересесть поближе к тому месту, где в окружении судебных приставов находились обвиняемые.