Апрель в Белграде

Несколько сантиметров расстояния недостаточно. Это неправильно, стоять напротив него, да еще не смотреть в глаза, будто бы ты виновата в чем-то. Виновата, возможно. Алена злилась, но ему со злостью ничего сказать не может. Поэтому говорит уверенно то, что в праве сказать уверенно:

– Я не хочу петь.

И продолжили стоять, будто бы за этой фразой будет что-то еще. Будто бы за ними двоими всегда было что-то еще, и они только сейчас начинают искать. Что-то еще… Но он не отвечает. И они стоят. Он – с поднятой рукой, она – перед этой поднятой рукой, стеклянными глазами смотрит вперед. И если честно? Да, ей страшно. Она пока не знает от чего, но ей точно страшно стоять и чувствовать его наглое, именно наглое, мятное дыхание. Она же сказала, она не умеет с ним функционировать. Из нее сейчас дым пойдет.

Он молчит. Недолго.

Вскидывает брови, она это видит; и видит, как он отходит к дверям зала, около которых они все время стояли. Достает ключ и открывает.

– Почему? – спокойно задает вопрос. Через секунду он исчезнет в хоровом зале, так и не дождавшись ответа. Он ведь задавал его из вежливости.

Сложно. Почему? Вопрос заводит уверенные мысли Алены в тупик. Что значит почему? Здесь не должно быть никаких вопросов, она просто не хотела петь. А почему? Такое чувство, будто она сама не задавала себе таких вопросов. Быть в хоре с Травкиным – это то, чего она не хотела, а петь… ей это нравилось временами. Так что она неправильно выразилась.

Взгляд находит вопросительный взгляд учителя.

– Я спрашиваю: почему? – произносит он тверже и громче.

– Я не знаю, – говорит первое, что приходит в голову.

– Ты неадекватная? – он все никак не может войти в зал. Дверь заклинила. Он несколько раз дергает ее, напрягается, чуть-чуть согнув колени, и открывает. Теперь он может просто зайти внутрь, а она – может валить.

Ларина удрученно вздыхает, позволяя взгляду отдохнуть на высоком потолке.

– Я просто не понимаю, – и почему-то идет за ним, ведь они не закончили разговор.

– Что не понимаешь? – он звучит так безжизненно и незаинтересованно, что хотелось прыгнуть ему на спину и начать орать какую-нибудь идиотскую песню на ухо, чтобы он проснулся и среагировал.

Зал огромный. Красные стулья по-прежнему стояли. Сквозь окна просачивался яркий белый свет. Алена никогда бы не подумала, что будет стоять в зале одна. С Дмитрием Владимировичем. Как в реалистичном сне, а ослепляющее солнце как знак, что она вот-вот проснется.

Но учитель бросает черную сумку на один из стульев. А она не просыпается. Все еще стоит в проходе и смотрит на него, как на прослушивании. Это, наверно, ее предназначение: стоять и молча смотреть на него, пока он делает вид, что не видит.

Ей нужно высказать то, что ее больше всего бесило. Только бы набрать воздуха.

Вдыхай свою смелость, давай. Он такой же мудацкий учитель, как и половина гимназии, давай, ничего особенного.

– Вы берете только лучших.

Ух, вот это бомба.

В переводе: «Зачем Вы взяли меня?».

Травкин уже сидел в светло-голубой рубашке за пианино. Сидел неправильно, то есть вообще не повернут к пианино. Он просто отнял у пианино стул и сидел где-то рядом, откладывая на него бумажки. Но когда Алена это сказала, он перестал.

Он положил все бумаги обратно в стопку на пианино, согнутые руки на ноги, пальцы в замок и посмотрел на нее, как на полную дуру. Она мгновенно почувствовала себя такой. Идиотиной.

– Откуда ты знаешь, – он рассасывает ей каждое слово, как на приеме у логопеда, – кого я беру хор?

Он бил так больно.

Правдой.

И правильными вопросами, от которых Алена могла молчать и пытаться открыть рот. С губ слетает прерывистое дыхание от того, как прямо и бесстрастно он смотрел, посвящая свое драгоценное время только ей. У него на лице же написано: «Ты заебала меня». И интонация такая же. Но он почему-то так не говорит.

Ей становится стыдно и отвратительно в ту первую секунду тишины. Она ведь не знала. Она просто слышала, много чего слышала и предполагала… На деле, ее прочный замок знаний – карточный домик. И он сдулся одним вопрос, на который Ларина не сможет ответить.

– Откуда тебе вообще что-то известно, Ларина?

Он решил продолжить добивать тем, что поднялся на ноги и для эффекта взял бумажку с пианино, которой мог размахиваться.

– И хор скучный у тебя. И песни скучные, – он говорил так, словно пел. Растягивал последний слог и тянул вверх. – Еще ни разу не была на репетиции и уже ноешь: «Ы-ы-ы, он берет только лучших, помогите, мне страшно», – он делает кислое лицо и максимально низкий голос. Алена опускает подбородок и пытается съесть свою улыбку. – Але, – голос возвращает свой привычный лед. Он стоит не особо близко, но наклоняется, чтобы помахать бумажкой у нее перед носом. – Я не шучу. Для начала сделай что-нибудь и потом делай выводы.