Апрельская ведьма

Хотя уж это-то вряд ли, на сестер полагаться нельзя. Нет, – когда вскорости вокруг Биргитты, лежащей раскинув руки на дорожке Вокзального парка, станет собираться толпа, одного человека там точно не будет. Маргареты. Эта пройдет мимо и, не останавливаясь, побежит дальше. Кикимора проклятая!

Биргитта набирает в грудь воздуха и, собрав весь свой голосовой ресурс, вкладывает его в единый вопль:

– ПОДОЖДИ-И-И!

Уж сколько лет она не кричала так громко, но, смотри-ка, еще не разучилась. Кажется, что весь Норчёпинг на мгновение замирает, глохнут все моторы, прерываются все разговоры на те секунды, пока эхо ее голоса отражается от стен старого «Стандард-отеля» и Народного дома. Биргитта сгибается пополам и опирается руками о бедра, как спринтер, только что разорвавший финишную ленточку, и видит, как там, впереди, застывает Маргарета, спина ее выпрямляется и вся она замирает в полной неподвижности. Биргитта пыхтит, даже нет, хрипит, сердце колотится так, что пульс слышен во всем теле: в голове, в пальцах, в расширенных венах под коленками. Кажется, удары сердца отдаются даже в козелках ушей. Значит, устал человек. Значит, он на самом деле имеет право немножко отдохнуть.

Теперь уже слышны шаги Маргареты, их хруст по гравию и подтаявшему снегу, когда она степенно, как подобает задавакам, шествует назад, к Биргитте.

– Что такое? – спрашивает она, нарочно приглушив голос, назло Биргиттиному воплю почти шепчет: – Чего ты кричишь?

Биргитта все так же стоит, уперев руки в бедра, но подымает голову и морщится:

– Блин! Ты что, до самой Муталы думаешь бежать?

Маргарета покачивается на каблуках и смотрит в сторону:

– Тебе, думаю, даже полезно. По-моему, тебе моцион не помешает…

Да что это с ней? Она сегодня что, не может и рта раскрыть, не ляпнув гадость? Такого паскудства Биргитта не помнила за ней с тех пор, как покинула шикарную виллу Стига Щучьей Пасти. Тогда ни Маргарета, ни Кристина ни единым словом не перекинулись с Биргиттой за все эти долгие недели, пока они жили там в «погребке», а когда Биргитте пора было сваливать, они даже не ответили на ее «пока!», только смотрели на нее пустыми глазами. Поэтому Биргитта очень удивилась, когда несколько лет спустя Маргарета ей написала. Она-то думала, что теперь они враги на всю жизнь, но Маргарета, видно, отошла – в Биргиттин почтовый ящик стали приходить послания одно длиннее другого. А потом, между прочим, Маргарета объявилась у нее в доме спустя всего несколько месяцев после рождения мальчика. Точно. Теперь у нее прямо картинка стоит перед глазами – как Маргарета сидит у кухонного стола и кормит его из соски…

Ага! Так вот почему Маргарета сегодня так сволочится. Тоже вспомнила про мальчика, когда они сидели в этом ресторане, и, видно, подумала, что Биргитта получила от жизни то, чего ей самой-то не обломилось. У Биргитты была мама, муж и ребенок, а у Маргареты никогда и никого на всем белом свете. Никому она не нужна была младенцем и теперь никому не нужна, еще бы, кому нужна такая ведьма, климактеричка психованная. Маргарета просто-напросто завидует. Но ни за что не признается, даже под дулом пистолета. Еще в детстве Маргарета не хотела говорить о своей таинственной маме и всегда уходила, когда Биргитта заводила речь о Гертруд. И тогда завидовала, и теперь завидует. Вот оно что.

Но дошло и до нее, до кикиморы, – обидела она Биргитту, это от ее паскудных словечек у сестры слезы на глазах и губы дрожат.

– Черт, Магган, – Биргитта выпрямляет наконец спину, – я на самом деле неважно себя чувствую, я не в силах бегать, как ты. Понимаешь, я ведь себе цирроз нажила… Лежала в больнице, всего две недели как вышла.

Лицо Маргареты смягчается, но еще не настолько, чтобы Биргитте ощутить себя на твердой почве. Может, Маргарета не знает такого слова «цирроз» (а Биргитта, ясное дело, не намерена сообщать, отчего он бывает) – и поэтому не представляет, насколько это серьезно. Фундамент надо укрепить.

– Я сама, конечно, виновата, – покаянно произносит она и направляется к одной из парковых скамеек, волоча ноги по гравию. – Но горбатого могила исправит, а до старости я не доживу. Доктор говорит, мне полгода осталось. Если повезет…

Она садится на скамейку и украдкой поглядывает на Маргарету. Лед тронулся, Маргарета уже открыла рот и смотрит на Биргитту увлажнившимися глазами.

– Но ты же меня знаешь. – Биргитта издает горький смешок. – Я никогда не умела о себе заботиться. Да и не особенно могу. Если бы даже и захотела…

Маргарета захлопывает рот и сглатывает:

– Это правда?

Ясное дело, правда. А она как полагает – неужели думает, будто Биргитта ей врет? Да, черт, конечно же доктор сказал, что она умрет через полгода, от силы через год, – если не завяжет!

– Конечно, правда, – отвечает она, опуская глаза, потому что все-таки врет. Разумеется, врет. Ведь Биргитта Фредрикссон умереть не может.

* * *

Они медленно идут из парка к вокзалу, Маргарета ведет Биргитту под руку, поддерживает ее, будто старушку.

– Посиди тут на скамейке, а я машину подгоню, – говорит она. – Я мигом, она тут стоит, возле полицейского участка…