У Элсегерд и Тигер-Марии тоже были мамы, но не настолько обеспеченные. Родители Элсегерд были миссионерами где-то в дебрях черной Африки и приезжали раз в три года, а мама Тигер-Марии – вдова с четырьмя детьми на руках – жила в Вильхельмине, так что приезжать могла еще реже, чем миссионеры. Но каждую неделю она присылала Тигер-Марии открытку, эти открытки сестры зачитывали вслух за обедом, а потом Мария хранила их в коробке из-под обуви. Когда другие девочки делали уроки, Тигер-Мария обыкновенно пододвигала стул к моей кровати и раскладывала все свои открытки на моем одеяле. Какая, по-моему, красивее? Зимняя? Или заход солнца над озером Мальгомай? Я всегда предпочитала зимние пейзажи, но решение принимала Тигер-Мария, а она неизменно выбирала заход солнца.
После их уроков начиналась моя школа. Элсегерд была моей учительницей, Агнета – моей авторучкой, а Тигер-Мария – моей горячей болельщицей. Я нуждалась во всех троих, и в Тигер-Марии не в последнюю очередь.
Все началось с игры, в которую придумала играть Элсегерд, – она уже с первого класса твердо решила для себя, что станет учительницей. Рабочий столик стал ее учительским столом, а стулья – ученическими скамьями. Сначала на роль учеников предполагались Агнета с Тигер-Марией, но обеим это быстро надоело – Агнете оттого, что она уже знала все, чему собиралась учить Элсегерд, а Марии – оттого что ей это было не по силам. Обе фыркали и болтали – им хотелось играть во что-нибудь другое. И когда обе ушли из палаты, Элсегерд, не имея лучшего объекта, принялась за мое обучение. У меня от усердия потекли слюни. Ведь это была самая заветная моя мечта – научиться понимать маленькие непонятные значки в книгах. Это, наверное, все равно что слушать радио глазами, а ничего увлекательнее радио я тогда не знала.
– А! – сказала Элсегерд, помахав букварем. – А! Мама! Лапа!
– Ээ-э, – ответила я.
– Нет-нет, – настаивала Элсегерд. – Постарайся! Это – А! А!
– Ээ-эй!
– Нет! Учись! А! Мама! Лапа!
– Аа-ай!
– Да! Отлично! Ставлю тебе звездочку. А это – М. Можешь повторить – М?
– Ээ-эмм!
– Да! Совершенно верно! Еще звездочка, Дезире! На сегодня это все, а теперь мы споем псалом и помолимся Богу.
– Мм-м!
– Нет, это обязательно нужно сделать, только нехорошие девочки не хотят молиться Богу!
Она кое-как сложила вместе мои непослушные руки, расправила мне ладони, уперев одну в другую, и успела отбарабанить «Отче наш», прежде чем спазмом их снова разбросало в стороны.
– Аминь! – выдохнула она.
– А-аммн! – говорю я, и бледное личико Элсегерд расходится в широкой улыбке.
– О! – сказала она. – Тебе еще звездочка!
Такое у меня было начальное образование: путь, усеянный звездочками Элсегерд. Спустя недолгое время рядом с Элсегерд уже садилась Агнета и помогала мне удерживать ручку в пальцах, пока я писала, а в это время Тигер-Мария, лежа на своей кровати, следила за моими успехами, раскрыв рот от изумления. Покончив с букварем, мы отправлялись в царство умножения, пробирались по тропам естествознания, давая имена птицам и деревьям, которых я никогда не видела, мы, затаив дыхание, прятались вместе с королем Густавом Вазой на возу с сеном и парили все вместе надо всеми ландшафтами атласа мира. Элсегерд была блестящим педагогом, иногда даже чересчур блестящим. Она до того живо рассказывала о жестокостях Вальдемара Аттердага и Кристиана Тирана, что у Тигер-Марии прямо-таки развилась данофобия. И когда выяснилось, что Ределиус отправляется на целых три месяца на стажировку в Америку, а временно замещать его будет датчанин, ее охватила паника.
Звали его Пребен. Он поразил нас тем, что пришел к нам в палату совсем один, без обычной для Ределиуса свиты из сиделок и санитарок, и тем, что держался как гость. Он ходил от кровати Элсегерд к Агнетиной, потом к моей и со всеми здоровался за руку. Но, подойдя к Марииной кровати, он явно смутился – где же четвертый ребенок?
Девочки тут же организовали оборону: Элсегерд, приковыляв к нему, несколько раз присела в книксене, в расплывчатых выражениях прося простить Марию, Агнета включила свой шарм и, сияя глазами, рассказывала, что Тигер-Мария просто испугалась и залезла под кровать.
– Она боится дохтога? – с характерной невнятностью выговорил Пребен.
– Нет, – ответила Агнета. – Она боится датчан…
Пребен явно удивился, но быстро нашелся и, встав на коленки, заглянул под кровать.
– Эй, привет! – осторожно произнес он.
Тигер-Мария заревела, закрыв уши ладонями.
– Почему ты боишься датчан? – продолжал Пребен.
Тигер-Мария заревела еще громче, Элсегерд в испуге захромала к двери и заперла ее. Пребен изумился еще больше:
– Зачем запираешь?
Элсегерд растерялась, и тут Агнета, склонив голову набок, улыбнулась самой очаровательной из своих улыбок.
– Она заперла дверь, чтобы заведующая и сестры не слышали, как Мария кричит…
– Ах вот оно что, – сказал Пребен и уселся на полу в позе портного. – А не будешь ли ты так любезна объяснить мне, почему Мария боится датчан.
– Вальдемар Аттердаг, – сказала Агнета.
– Кристиан Тиран, – сказала Элсегерд.